Союз нерушимый
Шрифт:
Ничего. Вероятно, забетонировано. Я ударил ещё несколько раз - больше для очистки совести, пока не понял, что ржавая лестница вот-вот обрушится. Сейчас надо мной, скорее всего, бетонная пробка толщиной в несколько метров и новый корпус Ленинградского вокзала.
Пришлось спуститься и идти дальше.
К тому моменту, как нашёлся не заблокированный технический лаз, прошло уже достаточно много времени. Я окончательно потерял направление, замёрз и не знал, куда туннель меня выведет. Было бы забавно столько времени плутать, пережить шок и, в конце концов, вылезти напротив здания КГБ.
Приподняв тяжёлый люк, я постарался осмотреться.
Рассвело. Сверху накрапывал мелкий мерзкий дождик, а порывистый свежий ветер гнал по небу огромные свинцовые тучи. Вокруг меня простирался незнакомый спальный район, совсем как тот, в который я приехал арестовывать ныне покойного Вьюнова.
Пусто. Все на работе, дети в школах, погода дерьмовая, - вероятность натолкнуться на кого-либо минимальна. То что надо для беглеца.
Первым делом, выбравшись из люка, я понял, что мне жизненно необходимо согреться. Холодный ветер задувал под дырявое сырое пальто и уносил остатки тепла. Дрожа всем телом и клацая зубами, я помчался по лужам к ближайшему подъезду.
Бесполезно. Дверь заблокирована, домофонного кода я не знал, а дозвониться никому не получалось - никто не брал трубку. Я обежал несколько окрестных домов и, отчаявшись, решил уже лезть обратно в канализацию, как вдруг заметил, что одной из дверей мешает закрыться кирпич. Возликовав, я понёсся к подъезду, обсаженному густыми кустами сирени и высокими рябиновыми деревьями, чьи спелые ягоды ярко алели на ветках.
Через минуту грязный и избитый майор КГБ довольно улыбался и млел, обнимая выкрашенную зелёной краской батарею, под которой стояли две металлические мисочки с куриными костями, а на вонючей тряпке лежали, недовольно косясь на меня, два облезлых рыжих кошака.
Я подумал о Маньке, и мне стало мучительно больно. Это был не просто кот - это был мой друг. Кто его покормит? Кто будет ухаживать? Не выгонит ли его на улицу новый хозяин?
От тепла меня очень быстро начало клонить в сон.
– Голос... Голос, мать твою...
– бормотал я, стараясь не моргать.
– Куда же ты, сукин сын, делся?
Очень быстро пришёл сон. Усталость взяла своё и я бессовестно задрых, положив голову на пыльную жёсткую батарею. Но поспать как следует было не суждено.
– Эй! Ты кто такой?!
– внезапный дребезжащий женский вскрик прямо над ухом заставил меня дёрнуться. В лопатку чем-то чувствительно ткнули.
– А ну пошёл отседова!
Нехотя отвалившись от тёплой батареи, я чуть не рухнул на пол, удержавшись лишь благодаря тому, что угодил рукой в миску с костями. Прямо перед моими глазами стояли дряблые ноги в засаленных красных тапках и шерстяных носках. Эти ноги были закованы в поддерживающий аппарат - чёрные полоски стали и простейшие внешние суставы, - но их хозяйка всё равно опиралась на рыжую клюку с резиновым набалдашником.
– Ты что делаешь, гад? Всю Барсикову еду испортил!
Ободранный Барсик с порванным ухом лежал на тряпке под батареей, засыпая и щурясь, и никакого недовольства не выражал.
– Простите...
– пробубнил я, ещё толком не проснувшись.
– Простите. Я ухожу уже. Ухожу... Извините, - я попробовал поправить миску, но получил клюкой по голове.
– Ай!
Подгоняемый ругательствами согнутой старухи в дурацком халате, я покинул подъезд и снова оказался на улице под пронизывающим ветром. Лишь постояв минутку и очухавшись, понял, какой же я идиот.
Можно было рявкнуть, чем-нибудь пригрозить, в конце концов, применить силу... Хотя, нет, это дурацкая идея. Обиженная бабка могла вызвать милицию, и тогда мне стало бы совсем худо. В поле зрения попало моё изгвазданное землёй и порванное пальто, ещё вчера выглядевшее очень даже презентабельно, - и стало ясно, что старуху мне обвинить не в чем.
Выглядел я и впрямь жутко. Одежда грязная и рваная, руки чёрные, со сломанными ногтями, на голове - окровавленные бинты и слипшиеся волосы... Запаха я не чуял, но был уверен, что пахну явно не ландышами.
– Я бычок подниму, горький дым затяну...
– пропел я себе под нос. Курить и есть хотелось неимоверно. Песня пришлась как нельзя кстати, учитывая, что в ней были слова: "Я простой советский бомж, а не шпана".
Надо было что-то срочно придумывать. Например, искать другой подъезд. Вместе с холодом, вновь пробиравшимся под одежду, в душу просачивалось отчаяние. Сейчас я был один и ощущал себя букашкой на фоне огромных серых многоэтажек, которые в этот момент были олицетворением отвернувшегося от меня мира. Помощи ждать было совершенно неоткуда: да и я, успев привыкнуть за годы службы к негативному отношению людей, даже предположить не мог, что кто-то согласится меня выручить.
Пока я стоял и раздумывал, за спиной запищал домофон. Обернувшись, я увидел давешнюю старуху: высунув голову из дверей, она смотрела на меня с подозрением, вздёрнув нос, который лет эдак двадцать назад я мог бы счесть хорошеньким.
– Уже ухожу, - я примирительно поднял руки. Ссориться не хотелось: ну её к чёрту эту милицию.
– Простите ещё раз.
Вести себя нужно как можно вежливее, иначе Контора по обращению мигом поймёт, кто это там хулиганит, и перекопает весь район. В голове до сих пор звучало:
"...Люк открою, полезу домой.
Не жалейте меня, я прекрасно живу,
Только кушать охота порой".
– Заходи, - сказала старуха и открыла дверь пошире.
Я замешкался. Это было странно.
– Да не надо, наверное. Я пойду...
Но старуха всё восприняла по-своему.
– Ишь, стеснительный какой, - насупилась она.
– Заходи давай!
Её голос пробудил во мне маленького мальчика, которого родители загоняли домой после прогулки. Был, конечно, определённый риск какой-нибудь пакости, но я решил, что побыть в тепле еще несколько минут мне точно не повредит.