Создания света — создания тьмы
Шрифт:
Анубис поднимает обе руки над головой и опускает их.
— Танцуйте же! — приказывает он мертвым, и те снова движутся под музыку.
В зал вкатываются две машины — хирургическая и протезная.
Оаким отворачивается от них, но они подъезжают к нему и останавливаются.
Первая машина протягивает сверкающие захваты и суставчатые щупальца и крепко держит его.
— Человеческие руки слабы, -говорит Анубис. — Да будут они удалены.
Человек кричит, слыша жужжание пил. Затем он теряет сознание. Мертвые продолжают свой
Когда Оаким приходит в себя, по бокам у него висят две серебряные руки, холодные и нечувствительные. Он сгибает пальцы.
— А человеческие ноги медлительны и подвержены утомлению. Да будут те, что он имел, заменены на неустающий металл.
Когда Оаким приходит в себя второй раз, он стоит на серебряных колоннах. Язык Анубиса мечется меж клыков:
— Положи правую руку в огонь, — говорит он, пока та не достигает огненной красноты. Мертвые ведут свои мертвые разговоры и пьют вино, не ощущая его вкуса, и обнимают друг друга без удовольствия. Рука накаляется добела.
— Теперь, — говорит Анубис, — возьми свою мужскую плоть в правую руку и сожги ее. Оаким облизывает губы.
— Хозяин…
— Выполняй!
Он делает это и падает без сознания. Когда он вновь приходит в себя и смотрит вниз, то весь он из мерцающего серебра, бесполый и сильный. Он касается своего лба и слышит звон металла о металл.
— Как ты себя чувствуешь, Оаким? — спрашивает Анубис.
— Я не знаю, — отвечает он, и голос его странен и резок.
Анубис щелкает пальцами, и ближняя сторона хирургической машины становится зеркалом.
— Взгляни на себя.
Оаким смотрит на свою голову — блестящее яйцо, на свои глаза — желтые линзы, на свою грудь — мерцающий бочонок.
— Люди могут начинать и заканчивать существование разными путями, — говорит Анубис — Некоторые могут начинать как машины и понемногу добывать себе человечность. Другие могут заканчивать как машины, теряя человечность понемногу в течение жизни. Потерянное всегда можно вернуть, приобретенное всегда можно потерять. Что ты такое, Оаким, человек или машина?
— Я не знаю.
— Тогда позволь мне запутать тебя еще сильнее. Анубис щелкает пальцами, руки и ноги Оакима отваливаются и падают. Его металлический торс грохочет о камень и катится к подножию трона.
— Теперь ты не можешь двигаться, — говорит Анубис. Он дотрагивается ногой до крошечного выключателя на затылке Оакима.
— Теперь у тебя отсутствуют все чувства, кроме слуха.
— Да, — отвечает Оаким.
— Сейчас к тебе подключается кабель. Ты не чувствуешь ничего, но сознание твое открывается и ты становишься частью машины, которая контролирует и поддерживает весь этот мир. Теперь смотри на него на весь!
— Я смотрю, — отвечает он, проникая мыслью в каждую комнату, коридор и зал этого мертвого, никогда не знавшего жизни мира, который никогда не был миром, — мира, не рожденного из огня творения и звездной материи, а выкованного и сочлененного, склепанного и сплавленного, одетого не в моря и землю, воздух и жизнь, а в масла и металлы, камень и поля энергии, мира, отделенного от всего и подвешенного в ледяной пустоте, которую никогда не согревало солнце; он осознает все расстояния, силы и напряжения, все пространства и переходы, и все бессчетные и безмолвные сонмы мертвых проходят перед ним. Он не чувствует своего тела, механического и разъятого. Он знает только волны энергии, что текут сквозь Дом Мертвых, и он течет вместе с ними и сознает все бесцветные цвета конечностной перцепции… Затем вновь слышит он голос Анубиса:
— Теперь ты знаешь каждую тень в Доме Мертвых…
— Да.
— Взгляни же на то, что лежит за его пределами! Звезды, звезды, рассеянные звезды, и тьма между ними.
Они вздрагивают и искажаются, вспыхивают и изгибаются, и мчатся к нему, и проносятся мимо. Они сияют глазами ангелов, они и близко, и далеко, — в вечности, сквозь которую он движется. Но нет здесь реального времени и реального движения, лишь само пространство меняется вокруг — него. Пылающий жертвенник голубого солнца мгновение парит рядом с ним, и затем опять все вокруг становится тьмой, и снова звезды, звезды, рассеянные звезды…
Он подходит к миру, который никогда не был миром, чьи цвета — лимонный, лазурный и зеленый — о, какой зеленый!.. Изумрудная корона окружает его.
— Смотри, вот Дом Жизни, — говорит откуда-то Анубис.
И он смотрит. Дом Жизни теплый, ярко сияющий и живой. Он ощущает жизненность.
— Осирис правит здесь.
И он смотрит на огромную птичью голову на человеческих плечах, на яркие желтые глаза, живые, такие живые; и создание это стоит перед ним на бесконечной равнине живой зелени и держит Посох Жизни в одной руке и Книгу Жизни в другой. Лучистое тепло исходит от него. И опять доносится откуда-то голос:
— Дом Жизни и Дом Мертвых ограничивают Средние Миры.
…Приходит ощущение полета, головокружительного падения, и Оаким снова смотрит на звезды, но теперь они цепко держат друг друга, опутанные силовыми линиями — блистающими и меркнущими, видимыми и невидимыми, приходящими ниоткуда и уходящими в никуда.
— Теперь ты видишь Средние Миры Жизни… — говорит Анубис.
И миры катятся перед ним как диковинные мраморные шары, все разные, покрытые письменами материков или сверкающе-гладкие и раскаленные.
— …заключенные в пространстве между двумя единственно истинными полюсами…
— Полюсами? — повторяет металлическая голова, которая есть сейчас Оаким.
— Домом Жизни и Домом Мертвых. Средние Миры движутся вокруг своих солнц, но все вместе идут они путями Жизни и Смерти.
— Я не понимаю, — говорит Оаким.
— Конечно, не понимаешь. Что является одновременно величайшим благословением и величайшим проклятием Вселенной?
— Я не знаю.
— Жизнь, — говорит Анубис, — и смерть.