Создания света — создания тьмы
Шрифт:
Однако когда его настигает следующий удар, он хватает запястье врага обеими руками и всем своим весом тянет его вниз. Кулак Даргота врезается в пол, и Оаким вскакивает, успевая ответить таким же ударом.
Голова Даргота дергается, плеть щелкает над самым ухом Оакима, но Оаким уже бьет еще раз, и еще, и опрокидывается на спину, когда задние ноги Даргота распрямляются, как пружина, а плечо ударяет Оакима в грудь.
Даргот снова встает на дыбы. Затем он заговаривает с ним — впервые. — Сейчас, Оаким, сейчас! — говорит он. — Даргот
Когда копыта летят вниз, Оаким хватает металлические ноги, и — Даргот застывает посреди удара, удерживаемый силой, превосходящей его собственную. Человек лежит на спине, и губы его теперь презрительно улыбаются.
Он смеется, он рывком поднимается на ноги и обеими руками вздергавает своего противника высоко вверх, уже сам поднимая его на дыбы.
— Глупец! — говорит он, и голос его, странно преобразившийся, подобно удару огромного колокола разносится по всему залу. Среди мертвых проносится слабый стон, как прежде, когда они были подняты из своих могил.
— Сейчас, говоришь? «Оаким», говоришь? — и смеется, ступая вперед под нависшие копыта. — Ты не знаешь, что говоришь! — и смыкает руки вокруг металлического торса, а копыта беспомощно молотят воздух над его плечами и хвост-кнут свистит и хлещет, оставляя новые полосы на его спине. Руки Оакима лежат между сверкающими гребнями, и он сильнее и сильнее прижимает неподатливое металлическое тело к своему живому.
Огромные руки Даргота находят его шею, но пальцы не могут сомкнуться на горле, и мускулы Оакима твердеют и набухают.
Так они стоят, застыв на безвременное мгновенье, и свет факелов сплетается с тенями на их телах.
Затем нечеловеческим усилием Оаким отрывает Даргота от земли и отшвыривает прочь.
Ноги Даргота бешено дергаются, когда он переворачивается в воздухе. Лезвия на спине поднимаются и опадают, хвост вытягивается и щелкает. Он поднимает руки к лицу и рушится с ужасающим грохотом у подножья трона Анубиса, и лежит там неподвижно; его металлическое тело сломано в четырех местах и расколотая голова его — на первой ступени, ведущей к трону. Оаким поворачивается к Анубису.
— Достаточно? — спрашивает он.
— Ты не применил темпоральную фугу, — говорит Анубис, даже не глядя вниз на обломки, минуту назад бывшие Дарготом.
— Она не понадобилась. Это был не слишком сильный противник.
— Это был сильный противник, — говорит Анубис. — Почему ты смеялся и вел себя так, будто сомневался в своем имени, когда сражался с ним?
— Я не знаю. На мгновение, когда я понял, что меня нельзя победить, у меня мелькнуло ощущение, будто я — кто-то другой.
— Кто-то без страха, жалости и сомнений?
— Да.
— Ты все еще чувствуешь это?
— Нет.
— Тогда почему же ты перестал называть меня «Хозяин»?
— Когда я сражался, эмоции подавили мою почтительность…
— Тогда исправь свою оплошность, и побыстрей.
— Хорошо, Хозяин.
— Извинись. Проси
— Я прошу у тебя прощения, Хозяин. Самым униженным образом.
— Поднимись и считай себя прощенным. Содержимое твоего прежнего желудка отправилось путем всех подобных вещей. Сейчас ты можешь снова пойти подкрепиться. Да будут пение и танцы! Да будут все пить и смеяться в честь наречения Оакима в канун его Тысячелетия! Да будет убран с моих глаз труп Даргота! И делается так.
После этого Оаким заканчивает свою трапезу, и кажется, что танцы и пение мертвых будут продолжаться до скончания времен, но Анубис проводит рукой в воздухе — и огонь на каждой второй колонне съеживается, трепещет и гаснет, и холодные слова падают на Оакима:
— Уведи их обратно. Принеси мне мой посох. Оаким встает и распоряжается, и выводит мертвых из Великого Зала. Когда они удаляются, столы изчезают между колоннами. Неистовый вихрь раздирает полог дыма под потолком. Однако еще до того, как расползается этот клубящийся серый ковер, умирают остальные факелы, и единственный свет в Зале — свет двух ярко горящих чаш по обеим сторонам трона.
Анубис вглядывается в темноту, и покорные лучи света возвращаются по его приказанию, и он еще раз видит, как Даргот падает в футе от его трона и лежит недвижимо, и видит того, кого назвал Оакимом, стоящего с усмешкой смерти на губах, и бесконечное мгновение видит — или это лишь игра света от чаш? — знак на его челе.
Далеко, в другом громадном зале, где свет тускл и оранжев, и протискивается в самые дальние углы и где мертвые снова ложатся на невидимые катафалки над своими открытыми могилами, забывая все, опускаясь в темноту, Оаким слышит звук, не похожий ни на один из звуков, слышанных им прежде. И он удерживает свою руку с посохом.
— Старик, — говорит он тому, с кем разговаривал раньше, тому, чьи волосы и борода залиты вином и в чьем левом запястье остановились часы, — старик, услышь меня и скажи, если знаешь: что это за крик?
Немигающие глаза смотрят мимо его глаз, и губы движутся:
— Хозяин…
— Я не Хозяин здесь.
— …Хозяин, это просто вой пса.
Тогда Оаким поднимается на каменное возвышение и позволяет всем вернуться в свои могилы.
Затем свет меркнет и посох влечет Оакима сквозь тьму по предписанному пути.
— Я принес твой посох, Хозяин.
— Встань и подойди.
— Все мертвые вернулись на свои места.
— Хорошо. Оаким, истинно ли ты предан мне?
— Да, Хозяин.
— Чтобы исполнять мои приказы и служить мне во всем?
— Да, Хозяин.
— Вот почему я избрал тебя своим посланцем на Средние Миры и за их пределы.
— Я должен покинуть Дом Мертвых?
— Да, чтобы служить мне и там.
— Как, повелитель?
— Это долгая и запутанная история. Многие на Средних Мирах чрезмерно стары. Ты знаешь это?