Создатель балагана
Шрифт:
Ведь запыхавшиеся и уставшие гости, забравшись по неровным мраморным ступеням в центральный зал храма, не обнаружили там привычных увеселений, приятных Аполлону.
Ни театра с масками и котурнами.
Ни оркестра с блестящими инструментами и дирижером, по давней таинственной традиции почему-то всегда усатым.
Ни выставки картин.
Ни скульптур. Ни барельефов. Ни…
Хотя, нет, была там одна маска. Гипсовая, с отколотым краем, грязно-белая в золотистых и бурых разводах, явно побывавшая во многих передрягах и требующая реставрации. Она гордо возлежала на постаменте рядом
Впрочем, другие предметы искусства, выставленные в новом храме Аполлона, были не менее странными.
Абстрактные то ли пейзажи, то ли натюрморты.
Фонтан, автоматически включающийся при приближении к нему и обливший по такому случаю всех гостей.
Окно с видом на море с подписью на подоконнике «Панорама. Вид на бурное или спокойное море в движении и спокойствии во всей его красе».
И вместо привычных скульптур – угловатые каменные глыбы.
– Новому времени – новое искусство! Новому искусству – новый храм! – радостно восклицал Гераклид, написавший предварительно цветистую речь на шесть листов.
В самый нужный момент речь куда-то подевалась, и любимцу Аполлона пришлось импровизировать. Козочка Мида скрывалась за колонной и спешно дожевывала шестой лист. Уж больно вкусными оказались первые пять.
Меж тем, люди оказались явно не готовы к тому, чтобы принять новое искусство.
Они смеялись над непропорциональностью фигур, не желали считать обычное окно гениальным творением и скучали без привычного театра.
Их заботили абсолютно незначительные и глупые, с точки зрения Аквуса, вещи: почему на тропе нет ступеней? где гнезда для факелов, чтобы освещать храм ночью? опытная ли пифия будет здесь работать? будут ли продаваться сувениры? От последнего вопроса Гераклид приходил в неконтролируемую ярость:
– С-с-с-сувениры! – восклицал он, пускал из угла рта пену и потешно сжимал толстые кулаки.
А потом разразился лекцией на полчаса, и при этом ему даже не требовалось пауз, чтобы перевести дыхание. После, надо признаться, посетители приуныли, но это было только началом творческого вечера. В скором времени, Гераклид Аквус начал читать стихи:
Я рисовал картины маслом
И хлебом часто рисовал
Мой вклад в искусство недоеден
Останется на черный день
Едва грянуло – гости переглянулись. Каждому показалось, что он ослышался, и сейчас остальные разъяснят ему, как прекрасно прозвучавшее стихотворение. Но объяснять было некому.
– Вам понравилось! – возликовал Гераклид Аквус. – Тогда – продолжаем!
И тут случилось то, что впоследствии корреспондент «Дельфийского оракула» назвал «Великим исходом из современности».
Посетители, сначала по одному, затем толпами принялись покидать храм. На выходе даже случилась толкучка. Вдобавок, выяснилось, что если взбираться сюда способен не каждый, то спуск для многих представлялся задачей архилегкой. На удивление никто не упал и ничего себе не сломал, хотя многие бежали так быстро, как, пожалуй, никогда в жизни.
И вот, в опустевшем храме осталось лишь четверо. Корреспондент «Дельфийского оракула», глуховатый и подслеповатый старик, неизвестно как сумевший подняться на такую высоту, козочка Мида и покрасневший от гнева Гераклид.
– Позор! – кричал он. – Бездари! Варвары! Дикие свиньи! Даже козы понимают в искусстве больше, чем они!
Мида, не уловив смысла, тем не менее поняла, что ее похвалили, и ласково боднула Гераклида в бок. Тот дернулся и едва не налетел на старика.
– Когда кормить будут?! – проорал он прямо в лицо Аквусу. – Есть хочу!
Мида дернулась, понимая, что кроме нее здесь больше ничего съедобного нет, и помчалась к выходу, цокая копытами по полу. Корреспондент ухватился за хвост мимо пробегавшей козы, не желая плутать в поисках дороги, и тоже покинул храм, из-за чего дальнейшие события не могут иметь статус достоверности.
Но поговаривают, что Гераклид все же нашел какой-то еды и накормил старика. Тот оказался идеальным слушателем – хотя и хотел все время есть – а заодно и неплохим сторожем. Впрочем, туристы, посещавшие остров, в основном предпочитали смотреть на храм издали.
Те же храбрецы, которые добирались до храма, возвращались, качая головой и будто бы прислушиваясь к чему-то внутри. Ходили, как призраки в царстве Аида, и бормотали что-то под нос.
– Безумец или гений? – вопрошали они себя и тут же вновь начинали прислушиваться.
Но никто внутри них не мог дать ответа на этот вопрос.
…
Прекрасным вечером, когда солнце только начало клониться к закату, поезд остановился на станции «Полис Лариса». Из самого комфортабельного вагона на перрон сошел лишь один пассажир, который тут же приковал всеобщее внимание.
Одет он был, на первый взгляд, просто и неброско, но на взгляд второй можно было отметить мягкость кожи на сандалиях, прочность ее же на торбе, золотую брошь на шляпе и тонкую, подшитуя мехом – на случай непогоды – накидку, небрежно наброшенную на плечи.
Это все было примечально, но отнюдь не объясняло, почему все, кто был на станции, тут же уставились на вновь прибывшего.
Юлиус Корпс – а это был именно он – в последнее время привык, что к нему относятся куда уважительней, чем раньше, но не был готов к такому. Одно дело, когда тебе угождают из-за денег, которыми щедро снабдили боги, а другое, когда смотрят так, будто ты сам какое-то небывалое создание. Бог, монстр, зверь или еще что-нибудь.
– Гхм, – откашлялся Юлиус. – Не подскажет ли кто-нибудь, где я могу переночевать?
И тут произошло еще более странное – люди наперебой принялись предлагать ему остановиться у них. Они практически умоляли, едва ли не вставали на колени, отталкивали друг друга…
Нет, конечно, Корпс помнил, что здесь к нему должны отнестись с уважением. Как-никак именно в Ларисе он при участии Гераклида выиграл состязания оракулов, но сейчас люди выказывали такой восторг, какой настоящему оракулу даже и не снился!