Сожженная рукопись
Шрифт:
Этот пропагандист имел внушительную внешность – волевое большое лицо. Но стоило ему встать, как обман обнаруживался: короткие ноги. Он чувствовал своё уродство – прищуренные глазки смотрели ещё строже, губы сжимались ещё твёрже. Позже Андрей отметит, что почти все члены партии имели какие-то дефекты, или физические, или нравственные. Наверно, это и толкало их вступать в партию. В партии человек терял индивидуальность, обретал силу. Ведь партия – это сила, она защитит, приподнимет над остальными.
Голодный волк уходит на охоту
По утрам все студенты разбегались по своим местам. А Онька и Сёмка лежали в кроватях, читали. Деньги на пропитание ещё были, на «работу» идти не хотелось. Но вот они кончились, всякому счасью бывает конец. Профессия жулика – волчья работа. Волк идёт на охоту, когда голоден. И голодные студенты, товарищи по комнате, ждали праздника. Дядя Андрюши, крупный партийный работник, вот-вот должен прислать перевод. Что ж, снова приходилось идти за «переводом».
От окошечка ломбарда отошла пожилая женщина, чем-то расстроенная.
«Что с вами, чем могу помочь?» – вежливо перегородил ей путь мужчина с золотыми зубами. Женщина доверчиво распахнула ридикюль: «Не принимают».
Мужчина скупил у неё всё, почти даром.
Система, придуманная им, действовала безотказно. Его напарница, сотрудница ломбарда, только что отказала в приёмке драгоценных вещёй этой женщине, сославшись на то, что они в розыске. Возмущенная клиентка тихо доказывала, что вещи фамильные. «Я обязана сообщить в ГПУ, там разберутся», – убивала последним доводом приёмщица. Весь этот спектакль незаметно наблюдал Сёмка. Он дал знак, и началось второе представление, не предусмотренное золото-зубым перекупщиком. Пружинистой походкой в помещёние вошёл молодой человек, достойно одетый. Вытащив что-то из кармана, он выронил пачку денег, поднял. Золотозубый перекупщик бережливо перекладывал драгоценности в свой баульчик.
«Прекрасная вещица, продаётся?» – заинтересовался богатый паренёк.
Почуяв хороший навар, золотозубый повернул к нему свое хитрое лицо: «За хорошие деньги хорошему человеку почему не отдать?»
Пижон поднес часы к своему уху: «Сколько?»
Продавец назвал цену, щедрый покупатель согласно кивнул головой. Обрадовавшись, перекупщик выкладывал всё, что у него было: серьги, колье, портсигар.
«Сколько за всё?»
Золотозубый назвал цену, сбавил, и наконец договорились. Покупатель, достав пачку денег, аккуратно отсчитывал, складывая в стопку хрустящие дензнаки на новый большой портмоне. «Прошу», чуть подвинув «лопатник» в сторону продавца, предложил покупатель. Но в этот момент в помещение вошёл молодой человек. Остановившись напротив такого богатства, он впился в него своими бычьими глазами. Золотозубый невольно глянул на него, на мгновение, оторвав взгляд от денег. Торопливо забрав пачку, спрятал её в карман. А хороший покупатель, не спеша, сложил все ценности в карман, коротко кивнув, вышел. Продавец ощупывал в кармане деньги, ему не терпелось полюбоваться на них. Но этот, с бычьими глазами, то ли вор, то ли «тихуш-ник», всё ещё стоял рядом. Наконец вышел. Золотозубый вытащил драгоценную пачку, ему хотелось ещё раз полюбоваться, пересчитать. Но дензнаков в ней оказалось лишь два червонца: сверху и снизу, остальное – хорошая бумага.
Взбешённый, он ринулся за обманщиком. Но тот исчез, как будто никогда никого и не было. Да не гадкий ли это сон? Нет, это была явь, и подтверждением того была хорошая хрустящая бумага, которую и в нужнике-то не используешь. В милицию бы сдать, как доказательство обмана. Так он и сам обманщик, но подлый: обкрадывал людей, загнанных в беду. А ребята делали благое дело. Выживали да делились с товарищами-студентами. Те изредка наедались, с тем, чтобы хорошо учиться и после выполнять пятилетний план. Вот так в природе все увязано. Энергия не пропадает и не возникает вновь, как говорили умные студенты.
Мы были рядом, не зная об этом
Уж сколько времени прошло, как потерялся Онька от семьи, а дом родимый часто снился. Являлся тятя строгий и гладил по головке, привечал. Мать хлопотливая пекла пироги. И в речке серебристой Онька бразгался, дурил.
Но всё это было лишь во сне. А наяву и он, и Сёмка искали семью на вокзале, всматривались в лица толпы. Но судьба пока не сталкивала их ни с роднёй, ни со своими деревенскими. Не знал Андрюша, что отец его уж умер с голоду. Не знал он, что мы были совсем рядом. Моя мать, рыская по городу, «доставала» пропитание. Карточки отменили, и за хлебом стояли километровые очереди. Все были злые как собаки. Но удивительный у нас народ: в драке поколотят друг друга, но лежачего не тронут да в беде пожалеют. Морозным зимним вечером мать еле успели довести до ближайшего медзаведения. Им оказалась абортная, там она и родила. До последнего дня в бараке не знали, что мать беременна. Она скрывала этот «порок», пряча живот. А то бы комендант выселил нас, живущих без прописки. Мы уже неделю жили одни, ещё злей голодали. Мать бросила нас? Случалось такое тогда. За нами уже должна была прийти чужая тётя и увезти в детдом. Но неожиданно на пороге появилась наша мама с Галькой на руках. Строгий комендант оказался перед фактом и вынужден был оставить нас в покое.
Два нераспечатанных письма дожидались мать. Умер с голоду её отец (мой дед). Ему не было и пятидесяти. И писал мой отец из заключения. Он просил, чтоб не пугались, если отпишет товарищ. Фактически отец прощался с нами. Он умирал с голоду, ему нужна была помощь. Мать, как могла, зарабатывала. Вечером лечила простуженных вербованных, и русских и нацменов – вотяков, башкир. Ставила им «банки», лечила «ячмень» на глазах. Ночью мыла полы, стирала. А днём, закутав Гальку в казённое одеяльце, мать сновала, таскаясь с ней по очередям. «Доставала» ситец и обшивала весь барак. Достать, а не купить называлось это действо. Посылку сухарей собрала и отослала она мужу на «принудиловку».
«Век тебя не забуду, спасла меня от смерти», получила она утешительное сообщение в следующем письме. Но это были всего лишь слова благодарности. На самом деле всё было хуже. Посылками заключённого не спасти. Да не все эти драгоценные ящички доходили до адресата.
Лагерь сталинских времён не походил на старорежимные каторги, ссылки, тюрьмы. Здесь заключённые не «сидели», отбывая наказание, а, надрываясь, работая за пайку, умирали. Смерть заключённого администрацию лагеря не огорчала. Напротив, строгость поощрялась. Известно, северные народы жестоко обращаются со своими ездовыми собаками. Впереди бегущей упряжки голодных лаек каюр подвешивает на шесте связку рыбы. И запряженная стая несётся из последних сил. Собаку, поранившую о наст лапу, отстегнув, безжалостно оставляют на снегу подыхать, или её сжирает своя же стая.
Так же было и в советских лагерях, только здесь дохли не собаки, а люди, и на смену умершим в бригадах немедленно появлялись следующие свеженькие арестованные. Такой ценой сталинский пятилетний план выполнялся, и выполнялся досрочно.
Среди этой серой массы заключённых первыми, не выдержав, падали бывшие руководители-партийцы. Хлипкими оказались и умные интеллигенты – мозг нации. Умирали от холода и голода. Дольше всех держались мужики – бывшие крестьяне, выполняя норму и получая полную пайку. Но и они не доживали до конца своего срока.
Отец выполнял привычную работу: валил лес. Крохотный паёк и невыполнимая норма, и надзиратель с винтовкой, всё это убивало и тело, и душу.
Робили, пилили мужики сноровисто, а к ночи при свете коптилки правили свой нехитрый «струмент». От этого искусства зависела жизнь. В ходу были и лучковые пилы. Хитро заправишь, поболе свалишь. Но их не хватало, да и норму ишшо боле завышали. Каждый день поутру выносили из барака мертвяка. Кто-то падал замертво прямо на делянке. Из его скрюченных пальцев вытягивали «струмент». А по весне эти вытаявшие «подснежники» собирали, чтоб закопать в общей яме. Всё, что могли мужики сделать друг другу, – это отписать семье умершего. Вот и Иван Кочев отдал свой адрес соседу по нарам. Крестьянская закваска да медвежья сила помогали лишь первое время. Силы убывали с каждым днём. Конец уж был недалёк. Белый снег слепил. А в глазах темно, как ночью. Это куриная слепота, а за ней и смерть. Ручка пилы выскакивала из руки. Отдыхали часто по его вине. Напарник сочувствовал, но злился. Норму не выполнят – срежут пайку, хана обоим.