Сожженная рукопись
Шрифт:
Когда Онька вошёл в казарму, Сёмка, положив на табурет свою растопыренную ладонь, с остервенением втыкал между пальцами заточку. Игра – забава не для пугливых. А перед этим он показал обманный цыганский приём удара ножом, от которого не увернёшься. Ягнёнок показывал волчьи зубы, свора отступилась.
Но у Кости Козыря был главный ход. Он сидел в уголке, спиной к своей хевре, не обращая внимания на всё это, перекидывался в картишки. Сорвалось, он понял это раньше всех. Его карта бита. Студенты оказались кручёными фраерами.
«Но ничо, ничо, поживём, подождём, – думал Козырь. – А я тебя раздену, на цирлах будешь бегать возле меня», – грозился он, молча и зло поглядывая на новичков. Тонкого сложения был Костя, но всю колонию держал за горло. Его сила таилась в карточной колоде, почти как у Кощея Бессмертного. Он всегда её держал в кармане, нежно поглаживая каждый лист. Два пальца его рук чувствовали шероховатость, так как кожа на них срезалась, а рубашка карты крапилась.
Он обретал власть над карточными должниками. Они расплачивались услугами и снова проигрывали, попадая в его рабство. Но пока не до самого низа опустился он по тюремной лестнице. Не завёл он ещё камерного «петушка», как во взросляке.
Новичкам готовилось место шестёрок. Наживка у Козыря простая: «Трус в карты не играет». На этом и взяли бесхитростного Сёмку. В это время Онька дежурил на хозработах. К нему подбежал, озираясь, пацан: «Там со студента чешую снимают». Бросив всё, Андрюша побежал в казарму. Семка уже сидел в одних кальсонах напротив Козыря в его уголке. Проиграл всё. Не жарко в казарме, а с лица его капал пот. Под ногой он что-то утаивал.
«Заточку приготовил», – страшная догадка насторожила Оньку. Назревала развязка. Карточный долг или отыгрывается, или отрабатывается, или прощается после смерти. Два бойца Козыря, стоявшие рядом, не сочувствовали Сёмке – сами прошли через это.
Онька, вытолкнув неудачника, сам сел на его место, взяв на себя все долги. Большая игра начинается с затравки. Козырь скидывал. Дал немного выиграть: возвратил штаны, проигранные Сёмкой. И вот начал сдавать Студент – неожиданно отыграл всё. Сёмка торопливо одевался, складывая что-то в карман. Насторожился Козырь – карта удивительно шла противнику. Не знал он, что против него был применен приём-фокус Бледного. Наконец колода вернулись в руки хозяина.
«Всё, приманка съедена, пора бить наповал», – лихорадочно думал Козырь.
Но что это? Пахан колонии съёжился, уверенность, как маска, слетела. Удивление и испуг сделали лицо его детским.
«Тебе поклон от Бледного, пахана моего», – негромко и зло отчеканил Онька. Никто ничего не понял. Но всё понял Козырь: Студент незаметно подменил краплёную колоду. Колонисты со злорадством наблюдали, как бывший бугор доставал из-под матраца их ценности, которые когда-то выиграл.
«Чьё барахло? Разбирай», – командовал Студент. Но не это главное богатство Козыря. Главное – долги колонистов, в них его власть. Остановиться бы ему, не играть, но колонисты уже ждали его проигрыша. Шулер сидел на крючке. Отыгрался и тут же списался долг Чинарика-Полтинника. И он, бывшая шестёрка Козыря, уже стоял, за спиной нового пахана. Отошёл от банкрота-пахана и Лоб-боец. Все долги отыграны и списаны. Давно не было в казарме такого весёлого шума. Словно крепостным дали вольную. Козырь проиграл всё, что когда-то отнял. Осталось его раздеть. Толпа ждала этого, и откажись он – отметелили бы. Но так не случилось.
Последняя игра оказалась неожиданной. Предложил её сам Андрей: проигравший подаётся в бега. С ним что-то творилось, в нём возродилось шальное благородство Бледного. Пусть распорядится судьба. Играли в орлянку – пан или пропал. Толпа расступилась, метнули, все замерли. Козырь проиграл. Какой был весёлый шум!
Ритуал опущения хуже смерти. Он сидел, утянув голову в плечи, не в силах подняться. Был похож на крысу, загнанную в угол. Его косые глаза одновременно смотрели во все стороны пугливо и зло. Кто хотел, плевал и костил его. Чинарик кашлянул и его плевок, смачный и точный, ударил Козыря в лицо.
Тот, кто когда-то сильней пресмыкался, теперь больней унижал. Пинать его не стали, там нечего было бить. Он стал сукой, это и был настоящий Козырь.
Скрыл Онька краплёную колоду Козыря. Пожалел его – узнали, забили бы. Да и сам он переступил закон, передергивая карты. Вот и сквитались. А в орлянку уже играли по честному, на равных. Так бы сделал и Бледный, так рискнул и Андрей.
Козырь ушёл ночью тайно, как крыса. Воспитатели будто не заметили пропажи. Коллектив словно самовыздоравливал. Андрюшу и Семёна выбрали в совет отряда. Прошло ещё время, и Андрей стал председателем Совета отрядов.
Произошёл перелом в коллективе, но пока ещё не в их сознании. Идеалом многих ещё оставался удачливый блатарь, мотавший на киче срока. Наколки и золотые фиксы были в моде. А если ты чистенький, правильный – тебя заклюют.
Андрей – председатель Совета отрядов
Гитара украсит изгоям неволю
А Андрей оставался самим собой. Единственным другом, с которым делился, как с братом, был Семён. Он знал слабость своего друга. В казарме висел на стене репродуктор – чёрная картонная тарелка с подковообразным магнитом. Она что-то излучала, то музыку, то речь. К этому звуку привыкли, иногда прислушивались, но никогда не выключали – не выдёргивали вилку из розетки. Но этот примитивный репродуктор приковывал к себе Андрюшу, когда передавалась фортепьянная музыка. Он, слушая, отворачивался к стене, чтобы не увидели его влажных глаз, слезу, которую не мог сдержать. В нише коридора хранились мётлы, вёдра, лопаты. И зачем-то среди этого добра стоял рояль, чёрный, на гнутых мощных ногах. На него, как на стол, валили разный хлам. Андрей с благоговением подходил к нему и извлекал звуки, то весёлые, то мощные, трагичные. Соединить бы их в единый поток, как это делал Бледный! Нет, такому искусству учатся с детства.
Память снова возвращала его во вчерашний день. Сомнения занозой втыкались в совесть. Прав ли он был, сбежав от пахана? Пацаны-уголовники во всех щелях побывали, всё знали. Но ни с воли, ни с кича вестей и слухов о Бледном не было.
В красном уголке висела без дела гитара. Андрюша снял её со стены, и она, как живая, прижалась к нему. С тех пор до конца своих дней он не расставался с ней. Здесь эту страсть никто не осуждал. Она забирала горе и дарила надежду. Её любили все. Ловкие пальцы Андрюши умело щипали струны. Одинокие слабые звуки облекались в щемящие душу аккорды. Андрей переделывал песни, вставляя родные слова. «Казарма» молчала, когда звенела-страдала гитара, а неокрепший баритон высказывал сокровенные слова.
Появлялись новые, новые песни. Песня, как птица, не знает запретов-границ. Душа заключённого летит вместе с ней. И зря думают, что Мурка – тюремная песня. Её придумали на воле артисты, чтоб поглумиться. Нет в ней души заключённого.
Горькая весточка с воли
Когда судьба семью разбила,
когда потерян отчий кров, а
позади, – отца могила,
спасёт всех мамина любовь.