Сожженная рукопись
Шрифт:
Земля стала твёрже. Низина пошла на подъём. Онька обернулся – гиблое место отпустило их. Но Сёмка, озираясь, всё ещё держал нож-топор Быка на изготовке. Он уже не походил на телка, как прозвали его Братишки.
Вот они и выбрались. Впереди возвышались и горы и лес, их ждала неизвестность. Но это уже не пугало. Ноги отяжелели, обретённые братья еле шли, карабкаясь и срываясь, продвигались вперёд.
К паужне влагу раздуло. Они добрались до вершины. Онька лежал под самым высоким деревом, копил силы, чтобы забраться на макушку. В памяти возвращался родимый дом. С детства его тянула даль и высота. Зачем-то залазил на самые высокие деревья. Забирался до самой макушки, да так, чтобы обхватить её в ладони. Хоть и не ветрено, а покачивает, и дышать опасно. Всё в нутре замирает, и время не крутится, стоит на месте. Залез наверх – благодать, слез на землю –
Теперь нужда заставила Оньку лезть, обнимать дерево, отдыхать и снова карабкаться. Знать, судьба пожалела их. За следующим угором виднелось что-то похожее на поля, и как будто макушка церкви. Кое-где в низине петляла тёмно-зелёная зеркальная река. Должно, деревня скрывалась за угором. Чудные эти края. Земля то сжималась, образуя угоры, то расстилалась низинами. Ещё не спустившись, Онька закричал: «Деревня, деревня, деревня!». Обрадовался, завопил, заплясал и увалень Сёмка. Так, верно, радуются матросы, увидевшие берег. Сгоряча ребята двинулись было в путь, но скоро поняли, что «сёдни» им не дойти. Да и темнело как-то вдруг. Упасть, не хочется и есть, и боязни нет, только бы спать. Земля притягивала, ноги подгибались, но голова не давала заснуть.
«Теперь ты пахан», – услышал Андрей свои мысли. Ноги распрямились. «Нарубим лапника, и спать», – как приказ отчеканил он голосом Бледного. Падая в сон, ещё одна мысль теребила его: «Почему, если то была церковь, не слышно вечернего звона?»
Утром отчего-то проснулись оба враз. Хорошо, что наломали веток – в норе теплее. В балаган пробивалось приветливое холодное солнце.
«Люди близко, хоть бы к вечеру добраться», – твердил разум, а руки и ноги не слушались. Земля тяжело притягивала. Вдруг справа послышался шорох. Кто-то уверенно шёл, ломая ветки. «Люди!» – обрадовался Сёмка, сбросил лапник, но тут же замер. Из кустов выходил медведь. Вот почему ветки малинника были обсосаны, а рядом – странный помёт, похожий на человеческий. Хозяин здешних мест приостановился. Приподняв морду и переднюю лапу, как человек, внимательно посмотрел в сторону ребят. Потянул носом, унюхав что-то противное, фыркнул почти рявкнул. Мохнатым комком покатился дальше, хрустя поломанными сучьями.
Снова, не разбирая дороги, но в сторону деревни, подгоняемые страхом, бежали ноги сами. Убежав от опасности, пацаны упали, ноги снова не слушались. Но надо было вставать и пробираться вперёд. Их намеченный путь проходил по гриве, заросшей могучим хвойным лесом. Роскошные деревья о чём-то весело шептались между собой. Близость человеческого жилья уже чувствовалась. Появлялись и явные признаки. Кое-где на деревьях развешены колоды для сбора дикого мёда.
Неожиданно лес отодвинулся, и они увидели жилища. Ещё десять шагов, и грива обрывалась отвесным обрывом. Под ним билась вода. Когда-то созданный по чертежам Создателя каменный гребень выбегал далеко вперед. Вода обегала его, тратя своё драгоценное время. Но река с уральским норовом была нетерпелива. Вот и разрушила половину угора, сделав его круто отвесным. Вода камень точит, подтвердилась пословица. Не одна барка с демидовским железным литьём раскололась когда-то у этой скалы. Потому и назвали её Кара-камень, то ли по-русски, то ли ещё по-каковски. Но об этом ребята ничего пока не знали.
Деревня-красавица, скрытая зелёной занавеской, вся обнажилась, стыдясь своей наготы. Смущалась, потупив глаза, но не уходила: любуйтесь, люди, красотой. Церковь на возвышении белым лебедем глядела на них. Дома ладно сложены, как игрушки, рассыпались по берегу. Глазам не верилось – да не кажется ли всё это? Но почему-то людей нет. Не змей ли Горыныч здесь побывал? Не видно было и моста через реку. Битые были наши Иванушки-дурачки: разгадали вход в деревню. Подальше от обрыва был спуск к реке. Тропа приводила к воде. От кованого железного кола уходила в воду цепь. А на другом берегу так же было излажено. При нужде переберёшься, воды хлебнёшь, да не утопнешь. И природа умная, посерёдке оставила подводный каменный гребешок, чтоб людям легче перебираться с берега на берег. А в паводок река
Безгрешных, глупых Бог спасёт
Едва шагнув на берег, упали, их рвало. Сколько лежали без чувств – может, час, а может, минуту? Очнулись, очухались: над ними стояла бабка-Баба Яга, будто сошедшая к ним из весёлой сказки. День угасал, она повела их молча ко своей малухе, что стояла напротив. О чём спрашивать? И так всё знала: в лесу поблудили, одёжку оборвали, гнус рожи поел, один на переправе чуть не утоп, едва на ногах стоят. А тот вон, востроглазый, в жару весь, вот-вот от «болести» свалится. Как-то не словами говорила она. Её избушка не на курьих ножках была невелика, да вмещала всё для жизни: и стол, и лавки, и печь на полкомнаты, и божницу с иконой. Добрая Баба Яга выставила на стол всё, что было: картофь да молока козьего кринку. Не набросились ребята на еду, а ели, пили помаленьку.
Бабка ни о чём не расспрашивала ребят: «Айдате вон туды в хоромы, ночуйте». Она показала на дом, что напротив Кара-камня.
Здесь всё было огромно, будто жили тут великаны. Печь стояла посередь избы на крепком из брёвен полу. Во второй комнате – своя печь, поменьше. Лавки, стол, полати – всё из брёвен вытесано. Но в доброй избе всё вверх дном перевёрнуто, будто Мамай воевал. Добра там уж не было, а дерюжка, чтоб выспаться, с избытком каждому нашлась. Прямо за окном бурлила река, налетая на Кара-камень. А он и не глядел себе под ноги, гордо стоял, выпятив грудь, сдвинув набекрень зелёную шапку. Необычная красота удивляла.
Зло отпустило ребят, осталось там, за рекой. Андрюша лежал под дерюгой, его то морозило, то бросало в жар. То ли в бреду, то ли наяву он видел Бледного. Тот являлся к нему и молчал. Но Онька знал, о чём спрашивал отважный пахан.
«Ты предал меня, ты не поверил мне – офицеру, дворянину».
«Но я спасал Сёмку. Ты сам учил: рисковать можно собой, но не другом», – отвечал ему мысленно Онька.
«Погляди, что с Братишками стало, я расстрелял их, как зло человечества».
«Но почему ты не сделал это раньше?»
«Вот в этом я виноват, не кори себя». Бледный приставил револьвер к виску и выстрелил. Андрюша, вскрикнув, вскочил. Но Николая Павловича Кравцова уже не было – он застрелился.
Сёмка, не понимая, что случилось, успокаивал, придерживал друга. А Андрюша то кричал, то по-детски плакал. И, наконец, тяжело дыша, обессилев, успокоился. Всю ночь Семён не отходил от него: то давал попить, то мочил его лоб, пытаясь остудить.
Едва рассвело, появилась на пороге бабка. В руках её была кринка, но не с молоком, а с отваром. «Пои его, как захочет», – сказала и пошла. На пороге, обернулась, перекрестила. «Через три дни поправится», – добрым голосом добавила она.
С каждым днём Андрюше становилось легче. Сёмка приходил от доброй бабки с полной кринкой молока. А через три дня Андрюша поднялся, как заново родился. С радостной вестью они оба и пришли к доброй бабушке. Чем её благодарить?
«А давай-ка, баушка, дров тебе наколем, на зиму запас будет», – догадался Сёмка.
«На зиму-то, поди, не надо, а на баньку порубите. Сами попарьтесь, и я обмоюсь перед смертью. Да и с Богом, ступайте отсель». Такими загадками говорила бабка. Всё здесь было не так. Тут леса-дерева не жалели, строили крепко да основательно. И шарниры дверей излажены из крепких корней. Видать, давно строилось это пристанище. А баня, печь-каменка уж сложена по-новому. Огневище обложено чугунными чушками. Откуда здесь литое железо, как попало сюда, в эту глушь? Всё после бабушка поведала. В паводок, когда вода уж у крылечка «плёшшотса», плыли тут барки, железо демидовское сплавляли. По разным рекам железный товар до самой Москвы доходил. А чтоб вода где надо подымалась, в нужном месте плотину отпирали, а где надо, запирали. И весточку подавали – пушки бухали. А после, как дорогу железную положили, река и не нужна стала. В жаркое лето она мелеет, броди да собирай на дне каменном «чушки» литые. Вон у того Кара-камня барки бились.