Созвездие Чаши
Шрифт:
Они свалили подарки в кучу, даже не рассмотрев, и хохотали, катаясь по площадке, живым ковром устилая ее — была веселая куча мала, когда без разницы, кому принадлежит рука или голова — все общее.
Регор оказался вплотную притиснут к Тайгете.
— Регор, это я тебе тренажер зациклила, — подмигнула девушка единственным видным сейчас глазом.
— Убью! — тот приподнялся было, но махнул рукой и упал обратно.
Ночью Альхели приснилась птица. Маленький голубь с розовой лентой на лапе. Сверчок кормил его с ладони… клюв щекотал кожу, порою не больно пощипывал. Голубь ворковал едва слышно… вот он расправил крылья, сделал круг над головой подростка и улетел на соседнюю крышу, затерялся среди маленьких сизых точек — таких же городских голубей…
Сверчок встал, провел рукой по лицу. Сердце стучало чересчур сильно. Хотелось воздуха, свежего… такой был хороший сон. Но не в Чаше.
Снаружи висел туман — неровный, будто слои в пироге. На площадке у лестницы, прислонившись спиной к блестящим перилам, сидел Нунки.
— Ты что?
— Шедар… ушел, — безразлично ответил тот.
— Как ушел?! Куда?
— Вниз. — Нунки указал на лестницу, выступавшую, будто хребет стены.
— Он что, свихнулся?! Так нельзя убежать, он сам говорил…
— Он и не думал бежать. Он ушел в Чашу совсем, умирать.
— То есть… как умирать? — одним губами произнес Альхели и сел.
— А так. Он сказал… Чаша сама поймет, что мне дать. Я не стану противиться.
— Но это же… Нунки! — отчаянно воззвал к нему Альхели. В голове не укладывалось — Шедар, спокойный, красивый, умница Шедар… он скоро должен был покинуть это место, если судить по крайнему сроку… он обычно возвращался из Чаши без единой царапины… Да и после недавнего триумфа — идти умирать?!
— Он девушку любил, — сказал Нунки, внимательно поглядев на растерянного, раздавленного Альхели. — Из тех… Да ты ее видел. Дочка магната. Красивая… Они около года любовниками были, долго очень. Ну вот.
— Послушай, нет… — Альхели не мог правильно построить слова, чувствуя абсурдность происходящего. — Она могла его выкупить! У нее деньги были!
— Ну и что? Значит, не захотела. А скорее всего, могла, и даже сделала бы — Шедар не предложил. Он ведь гордым был, ты знаешь. А сама она — не догадалась. А вчера… была там.
— Но умирать… зачем? — губы, казалось, двигались отдельно от лица. — Он ведь мог и… на свободу выйти.
— Ты никогда не был там, наверху, в гостевых, — Нунки посмотрел на него в упор. — Брезговал… даже просто дружески поболтать — брезговал, да? А вот Мирах получал у них горошины, и другое многое. Просто так, ему давали, как зверей в зоопарке кормят. А мне тоже многое перепадало, хоть вы и считали меня… А Шедар — любил. И гнить где-нибудь у беса на рогах, зная, что тебе могли помочь… могла, та, что была для тебя — единственной?
— Прости, — сказал Альхели все еще ватными губами.
— Мне-то за что…
После долгого молчания Нунки добавил:
— Он все мучился, не подумает ли она, что так, через ее постель, он пытается свободу себе купить. Может, так она и в самом деле думала…
Проще всего было покататься и повыть, стучась башкой о землю. Но где ее, землю, возьмешь? Сплошь камень, металл и пластик.
Разве что в Чаше.
А ведь не все тела доставали… Ната достали на третьи сутки, когда Чаша сама его милостиво вернула, до сего дня под валунами погребенного. Может, Шедара не найдут никогда.
И красной вспышки не будет.
А он… будет следить оттуда, изнутри, за отчаянными мальчишками и девчонками, не по своей воле сделавшими сумасшедшие заходы — смыслом жизни своей…
И помогать, поддерживать в трудную минуту.
Как же мы на Чашу настроены, думал Сверчок. А она — разве нет? Потому и не гибнем… то есть, держимся долго. То ли мы — ее дети приемные, то ли она зависит от нас.
— Я ненавижу тебя, — прошептал. И слова показались глупыми.
После завтрака шепнул Рише:
— Скажи Мираху — пусть соберет всех.
— А ты сам?
— Не хочу тратить время на пикировку… он ведь такой.
Когда собрались, как обычно, на кубиках, ветерок промчался по Чаше, ероша волосы, гладя кожу. Чаша заволновалась, подумал Сверчок. А потом сам над собой посмеялся — вот ведь, привык знаки выискивать. Мираха вспомнил, как тот сказал в первый день — не жди, что я тебе тут лекцию разверну.
Начал совсем уж скомкано:
— Я вот что подумал… Почему Чаша бесится, если в нее выходит много народу? Злится? Но она такое выдает… будто ей плохо. Я не один так считал… будто у нее жар и бред. Если мы выйдем все сразу — мы же настроены на нее… Если она не выдержит…
Замолк, понимая, что слова рассыпаются на молекулы и теряют всякий смысл. Но подростки уже откликнулись, голоса зазвучали — единый хор, и даже смотреть не надо, тембр голоса неважен, все равно можно понять, кто говорит:
— Это называется — массовое самоубийство.
— Ага, как лемминги, непонятно с чего бегут лавиной и кидаются в море с обрыва, — встрял Хезе.
— Заткнись, естествоиспытатель…
— Ну ты, блин, даешь…
— Снегирек, ты серьезно?
— Тихо! — оборвал разговоры Мирах. И повторил вопрос Шаулы: — Ты серьезно?
— Вполне.
— Но зачем, психи мы, что ли? — Регор аж приподнялся.
— А затем, что неохота здесь подыхать… кем бы мы не считали себя, хоть звездами мировыми…
— А то наружу не выходили! Вон, Нунки едва не отправили!