Созвездие эректуса

Розов Александр Александрович

— Вот именно, — сказал он, — Тут все честно. Я ведь не прошу, чтобы вы ей дословно что-то написали. Ну, знаете, как бывает с шифрами. Я прошу только по смыслу. Что скажете?

— Ладно, Хобарт, — вздохнула она, — Отбрехаюсь, как-нибудь. Про что пишем?

Сержант обхватил голову ладонями и некоторое время молчал. Казалось, он решает в уме какую-то чудовищно сложную задачу. Потом, не поднимая глаз, он начал:

— Напишите вот что. Меня все равно скоро расстреляют, и не хрен про меня говорить. Так что сразу к делу. Она еще молодая, красивая, пусть найдет нормального мужика. Можно в возрасте, но не больного, а основательного, с домом, с деньгами и без дури в голове. Так и ей будет лучше, и детям.

С разводом возиться не надо, она уже, считай, вдова, а бумаги, что меня нет, пусть в департаменте кадров запросит, когда понадобятся. Про пять лет, что мы были женаты, пусть забудет, и чтобы дети забыли. Старшему четыре с половиной, в таком возрасте это не проблема, а младшей и вовсе полтора. На дом она уже плюнула, и правильно, все равно он в кредит куплен, пусть с этим дерьмом банк разбирается. Если ее найдет кто-то по моей службе, то денежные компенсации пусть берет, а со всем прочим пусть сразу посылает на хер. Детей пусть двигает ближе к международному бизнесу и компьютерам, в них вся сила. И чтоб языков побольше знали, тогда нигде не пропадут. Вот, вроде, все. Еще напишите: хреново, что так жизнь сложилась, но хорошо, что все это сейчас, а не лет через пять. Напишите, что я ее люблю, и случись чудо, переиграл бы все по-другому, и было бы у нас, как у людей. Только это уже не важно. Был в Америке такой парень, Хоб Освальд… Был, да весь вышел. Вот и пиздец. Вроде не забыл ничего.

Ула Виккерс отложила ручку и исписанный стенографическими знаками листок.

— Не рано ли себя хороните, Хобарт?

— В самый раз, — ответил он, — Вы ей все так и напишите, ОК?

— Так и напишу. Вы не возражаете, если я добавлю несколько слов от себя?

Он пожал плечами:

— Ладно. Хотя мы и враги, но я вам, как солдат солдату, верю. Вы говна не напишете.

— Я психолог, — напомнила она.

— А я балерина, — ответил он, — Не беспокойтесь, я никому не скажу, что вы из разведки. Вы со мной по-человечески, и я с вами тоже. Если Лорин ответит, дадите прочесть?

Ула молча кивнула, и на том они расстались. Письмо Лоран она набрала за 10 минут, по возможности, смягчив выражения. В начале сделала приписку «передаю то, что, сказал ваш муж, хотя не уверена, что он прав», а в конце «если вы решите ответить, то я передам письмо вашему мужу. Ула Виккерс, военный психолог».

Ответ пришел часа через три.

«Здравстуйте, Ула Виккерс. Передайте, пожалуйста, Хобу это письмо.

Хоб, я из этого таунхауза уехала на ферму к кузену Джозефу, который в Колорадо, я тебе про него говорила. Тут детям хорошо, а там соседи болтали всякую чепуху. Мне вообще этот таунхауз не нравился. А тут Джозеф про тебя смотрел ТВ и он говорит, что, тебя не расстреляют. Потому что сейчас даже маньяков не расстреливают, а ты все-таки военный. Правда, по ТВ говорили, что вы были сами по себе, но это из-за политики. Джозеф сказал, что так всегда бывает: если кто-то попался, то правительство от него откажется. Наверное, тебя посадят в тюрьму в этой Меганезии. Это, конечно, плохо, но там, наверное, тоже можно досрочно выйти, если нормально себя вести. Дяде Эзре за разбой и убийство дали в Аризоне 25 лет, а выпустили через 12. Главное с начальством не ссориться и за здоровьем следить. Твою новую машину я продала, она все равно тут не нужна, а старую оставила. Все мы здоровы, так что ты не беспокойся. А если что-то надо, то пиши. Мы придумаем, как передать. Люблю, целую. Лорин».

Ниже, через строку, шла приписка: «Ула, если можно, купите для Хоба абрикосовый мармелад, он его очень любит, и Библию. И еще Хобу нужен хороший адвокат, из местных, а вы, там, наверное, всех знаете. Деньги я отдам, когда скажете».

Чубби Хок прочла, покрутила пальцем у виска, и позвонила своему мужу.

— Aloha, Микеле, ты еще на работе, или как?

— Собираюсь домой. Купить что-нибудь?

— За что я тебя люблю, так это за догадливость. То есть я тебя вообще люблю, но за догадливость особенно.

— Ого! — сказал он, — Сегодня ночью ты будешь любить меня дважды, причем второй раз особенно. Это так романтично…

— Хоть трижды, — охотно пообещала она, — Купи пожалуйста малайский салат из мидий и молодого бамбука, китайских пельменей, тех, что с курицей и острой морковкой, булочек, ну, таких круглых, ты знаешь, еще абрикосовый мармелад и американскую библию.

— Слушай, солнышко, я вашего жаргона не знаю. Американская библия это что?

— Это базовая христианская книжка, которую читают американцы.

— А, понятно. Я-то подумал, что это тоже какая-то еда, а это просто библия.

— Нет, любимый, это не просто библия, а американская библия. Та маленькая модерновая библия, которая для меганезийских католиков, тут не годится.

— Во как… — Микеле задумался, — а чем они отличаются?

— Та, которая американская, она толстенная, и там прорва архаичных английских слов. Не ошибешься. Если будут сомнения, спроси, подходит ли эта библия для янки. Купи такую, про которую продавец четко ответит «да».

— Ладно, попытаюсь, — сказал он, — а на хрен она тебе, кстати?

— Для работы, — лаконично ответила Чубби.

— Обалдеть, чем занимается ваша контора, — вздохнул Микеле, — То журнал для лесбиянок, то справочник по индейским ядам. А теперь еще какая-то американская библия.

…

К книжке Хобарт Освальд отнесся прохладно (Чубби почти что обиделась, ведь Микеле битый час потратил, чтобы найти этот том «The New American Bible»). Зато абрикосовый мармелад произвел на сержанта фантастическое действие.

— Это мой самый любимый, — сообщил он, отправляя в рот первый кусок, — почти что, как дома. Откуда вы узнали?

Чубби (точнее, Ула), молча положила перед ним распечатку электронного письма жены.

Освальд прочел, продолжая механически жевать, и покачал головой:

— Лорин ни черта не поняла, что я ей написал. Для нее что Аризона, что Меганезия, что Альфа Центавра.

— Фермерский здравый смысл это серьезная штука, — возразила Ула, — Фермер знает, что люди везде одни и те же. Даже на Альфе Центавра, если они там есть.

— Люди-то одинаковые, — согласился он, отправив в рот очередной кусок мармелада, — а вот законы разные. У вас ограничений на смертную казнь нет. И адвокатов нет, как я слышал. А есть скоростной суд и комендантский взвод. Все просто, как мычание. Да и я не какой-нибудь дядя Эзра, который шлепнул пару деревенских дурачков, когда грабил магазин в Аризоне. Я целый Джек Потрошитель, не меньше. Нами шестерыми, наверное, уже детей пугают. Нас непременно надо расстрелять, а то народ не поймет.

— Какой народ? — спросила Ула, наливая ему чая, — Меганезийский или американский?

— Меганезийский, конечно, — ответил сержант, и подумав, добавил, — да и американский, наверное, тоже.

— А ваша жена — это не американский народ?

— Лорин ни черта про меня не знает.

— Ладно. Она не знает. А вы сами себя знаете? И кем вы себя считаете?

Сержант надолго задумался. Примерно на два с половиной куска мармелада.

— Кретином, — сказал он, наконец, — Лузером. Вот взять сраного киллера из Коза-Ностры. Он только и умеет, что с пяти шагов всадить какому-нибудь дурачаку пулю в череп. В тех местах, где я бывал, он бы навалил себе полные штаны от страха. Но если этого засранца пристрелят копы, или еще кто-нибудь, то крестный папа платит его вдове очень реальные деньги. А моей вдове американский крестный папа покажет вот что.