Созвездие Кита. Орбиты

Калиниченко Николай

Легче найти преступника, чем повод

не ставить точку.

Пахнет сломанным летом, зелёным одеколоном

и поворотом, слабым и бессюжетным.

«Вечность» из костяной мозаики – не то слово,

что за крутое этно.

Страшно не то, что эти будут смеяться,

когда я пойду двухлеткой, смешно и криво,

смесь медицинского клея и пористого фаянса.

Отрастившая крылья.

* * *

Это всё – о тебе.

Не более и не менее.

Отражённый свет как больное местоимение.

Или Божья заболевающая фантазия.

Подбери мне здесь рифму лучше, чем «эвтаназия».

Это чёрная сказка скрывается под белилами.

По бумаге воды о нас написали вилами.

Что случается, если зеркало смотрит в зеркало?

Подбери мне здесь рифму лучше, чем «исковеркало».

Днём скрываясь под псевдонимами, капюшонами,

два окна друг на друга горят как умалишённые.

Одинаковыми, простыми инициалами.

Подбери весь огонь и сделай страницы алыми.

И разгневался бог, и невзлюбило небо нас.

Это полулюбовь, превращённая в полуненависть.

Бронхиальная астма замшелого трагикомика.

Подбери мне все ноты, упавшие с подоконника.

Одинаковый чек в оранжевом круглосуточном.

И прохожий, подслеповатым совсем не будучи,

перепутает нас на неосвещённой улице.

Ибо лучше, чем я, никто с тобой не срифмуется.

Екатерина Дуракова

* * *

По ночам снится Бог,

он бывает ужасно сердит.

Я не так проповедую,

и вообще, веду себя отвратительно.

Говорит, что доверие,

выданное мне в кредит,

я могу оставить себе,

если сумею хоть что-нибудь ещё

сохранить от него.

А ещё говорит,

что кривая моя стезя

на Его подоле

шита лучшими белыми нитками.

Только снова выходит,

что не говорить нельзя,

и молчание стало бы

самой большою ошибкою.

Потому-то под небом

я всё ещё тщусь говорить.

И отчаянно силюсь не показать

своей слабости.

Бог молчит, осуждая —

он должен предупредить:

«Не выверни челюсть,

когда будешь кусать это яблоко».

Происхождение

Был прадед – странствующий рыцарь,

А мой отец – на четверть гном.

И на семи ветрах мой дом…

Но иногда мне Космос снится.

Молодой

дом

Маме

Твёрдо верный привычке одной:

По ночам зажигать свет —

Этот дом… Он совсем молодой.

Дому – двадцать с годами лет.

И пока я грустил о том,

Что в далёком краю был,

Ты с ветрами дружил, дом,

Отряхая дожди с крыл.

Я вхожу в молодой дом

И всегда зажигаю свет,

Оставляя беду на потом.

Милый! Стой – сотни тысяч лет!

Приходящая вслед за днём

Ночь – тревожна, и звёзд – нет.

Но стоит молодой дом,

И в окошке его свет.

* * *

Страх огня – как болезнь – привит.

Очищенье – итог пожара.

Но не выдержу новой любви,

Как не выдержал пытки старой.

Этот, боли – особый! – вид,

Звёздным бликом у сердца пляшет:

Это – больше, чем просто страшно,

Если место ожога болит.

Разум рвался и кривь явил.

А потом – просто «встал и вышел».

Я не выдержу новой любви,

Я боролся, но это – слишком.

Шароварница

Стихотворение из сюжетного цикла «Августа».

Обрывком зелёной ленты,

Малиново-чёрным пером,

Опавшим на бархат колета,

Расшитого серебром —

Запомнишься. Мне и людям.

Войдёшь, не спросясь, в века.

Мистерии акт подсуден,

Цена же её – велика.

Вся сущность твоя проявится,

Когда, миновавши капкан,

Прекрасною шароварницей

Запомнишься ты векам.

– Такая к ногам повалится,

Немыслима и горда?

Бесстыдная шароварница

Без спросу пришла сюда.

С иными – умеешь нянчиться,

Мне – смех твой. Насмешка остра.

Такие как ты не старятся,

Ты – пьяной весны сестра.

Молчи! Пощади моё ханжество…

За что мне такая беда?

Проклятая шароварница!

Зачем ты пришла сюда?!

* * *

Цепи мои упали.

Сорваны прочь затворы.

Новые мысли, дали,

Новые разговоры.

Воля внутри – подкожна.

Небом обещано счастье.

Только саднят безбожно

Стёртые в кровь запястья.

* * *

Прорвать, как блокаду, беспамятства липкий туман —

В подтаявший город твоей двадцать пятой весны.

Там скверная женщина пишет бульварный роман,