Спасение челюскинцев
Шрифт:
Баевский после чтения устраивал и диспуты. Особенно он любил поговорить с плотниками, которые впервые услышали Пушкина.
— Так за что же вы, товарищи, любите Пушкина? — спрашивал он.
— Теперь так жарко никто, наверное, и не пишет, — отвечал один из плотников. — У него язык — огонь и бритва. Ничего не боится, режет напрямик против самого царя.
— Кто еще имеет слово?
— У Пушкина натура такая громада, что, кажется, он мыслью своей мог поразить всю буржуазию, — говорил другой. — Каждый стих его горит несгораемым кустом сто лет и не потухает
— А что вы имеете сказать?
— При царской тьме в России Пушкин, как огненный столп, освещал путь угнетенному народу. Теперь у нас полная свобода, и мы, трудящиеся, говорим спасибо Александру Сергеевичу.
Кто бы подумал, что книга Пушкина окажется в дрейфующих льдах Чукотского моря, будет зачитана до дыр и выучена наизусть людьми, часть которых еще пару месяцев тому назад не умела читать.
В свободные минуты челюскинцы по просьбе «науки» выжигали на всем, где только можно, слово «Челюскин» и координаты его гибели. Когда-нибудь остатки лагеря вынесет к неведомым островам и тогда можно будет узнать направление дрейфа.
По вечерам устраивались и лекции. Отто Юльевич прочитал семнадцать лекций на самые разные темы. А еще он умел любое краткое сообщение с Большой земли развить в длиннейший доклад.
Особым успехом пользовались и мастера рассказать что-нибудь интересное и «страшное». Такими рассказчиками были Петр Буйко, в прошлом работник уголовного розыска, и Иван Кузьмич Николаев, знаток русских сказок и былин.
К вечеру посыльный от палатки шел на склад, именуемый «Красный ропак», чтобы получить продукты: консервы или свежеиспеченные лепешки. Последние, правда, пока их доносили до палатки, замерзали.
А однажды рацион челюскинцев пополнился медвежатиной. «Аэродромщики» убили медведицу. Это была тощая и совершенно голодная медведица. В ее желудке обнаружили флаг и несколько окурков папирос «Блюминг».
В жизни челюскинцев самым главным отныне сделались аэродромы.
Обследовали десятки километров льда, работали в три смены, чтоб выровнять полосу. Но вот ветер, дрейф, подвижка — и политый потом аэродром превращался в гряду голубых, сверкающих, как кристаллы, торосов.
Бабушкин понимал, что теперь в Ванкареме, базе спасения, должен быть хотя бы один человек, который знаком с авиацией не только по картинкам. Надо подготовить в Ванкареме аэродром для принятия самолетов. Но как туда попасть?
И вот поэтому Бабушкин, Валавин, «кожаные комиссары» и плотники занимались ремонтом самолета. Плотники, правда, не верили в то, что самолетик поднимется в воздух.
— Если потеплеет, улечу, — сказал Бабушкин. — В мороз у меня мотор не запускается.
И вдруг произошло невероятное — потеплело. Было всего минус восемь.
Не теряя ни минуты, Бабушкин и его механик устремились на аэродром и принялись греть мотор и обметать аэропланчик от снега.
Мотор работал более или менее устойчиво, но не добирал сотни оборотов на взлетном режиме.
«Только бы не срезало обороты в воздухе или на взлете», —
Он попробовал произвести взлет, но аэропланчик не отрывался от земли.
Бабушкин подрулил к началу полосы и сказал Валавину:
— Тяжелая машина. Надо слить бензин.
Облегченная машина кое-как взлетела.
В следующий полет пошел сам Шмидт. Вернувшись из полета, он сказал:
— Мне надо было лишний раз убедиться в том, что пешком отсюда не выберешься. И еще я лично убедился в том, что…
— Аэроплан летает? — подсказал Бабушкин.
— Да. Но не спешите. Проверьте еще раз каждую проволочку да веревочку…
— Проверим. Мое место сейчас в Ванкареме.
— Опасно лететь.
— Долетим. Потихонечку. Только бы мотор не отказал. Ну, а если лететь, то сейчас же, пока тепло. Через час-два обязательно ударит мороз.
Бабушкин и Валавин забрались в кабину и, не прощаясь, пошли на взлет.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
САМЫЙ далекий и потому самый трудный путь предстоял группе гражданских летчиков: Галышеву, Водопьянову, Доронину. Они начинали маршрут в Хабаровске и вынуждены были лететь 5000 километров по незнакомой трассе, пользуясь весьма сомнительными картами.
Галышев и Доронин ждали Водопьянова в Хабаровске.
Когда Водопьянов прибыл в Хабаровск на поезде со своей разобранной матчастью, начался снежный буран. Дуло три дня подряд. Но это никак не отразилось ни на качестве, ни на темпах работы техсостава. Авиатехники Тютин и Безымянный и моторист Черненко не отходили от машины двадцать семь часов, инженер Петров — тридцать три. Самолеты были подготовлены на «отлично» и на всякий случай облетаны.
Маршрут полета выглядел так: Хабаровск — Николаевск-на-Амуре — Охотск — Нагаево (Магадан) — Гижига — Анадырь — Ванкарем — лагерь Шмидта.
Вылетели при хорошей погоде 17 марта.
Нет ничего хуже, чем идти в строю, когда машины разнотипны: самолет Водопьянова «11-5» отечественного производства имел большую скорость, чем «юнкерсы» Галышева и Доронина. Поэтому Михаилу Васильевичу приходилось то сбрасывать газ, то уходить на высоту, то совершать круги — словом, выделывать совершенно ненужные эволюции в воздухе.
Отошли километров на двести от Хабаровска, начала портиться погода. Пошел снег, видимость резко ухудшилась, впереди идущие самолеты поминутно заволакивало дымкой. Пришлось сблизиться, чтобы не потерять друг друга, но такой полет увеличивал опасность столкновения.
Вошли в туман.
Водопьянов потерял своих товарищей.
«Ерунда получается, — подумал он. — Пойду в Николаевск один».
И вдруг перед ним в дымке мелькнул самолет Ивана Доронина, столкновение казалось неминуемым. Водопьянов взял ручку на себя и вошел в облачность.
«Ну, дела!» — подумал он, чувствуя, что спина взмокла. На мгновение представил столкновение и беспорядочно летящие вниз обломки двух самолетов. Тряхнул головой, освобождаясь от этого видения, и решил пробиваться кверху.