Спасение
Шрифт:
— А за ним по пятам стрелок с жужжалкой, — закончил Саловиц. — Так мы прочитали следы.
— Ладно, куда дальше?
— А вот тут становится интересно.
Дальше был Марс, западный край кальдеры горы Олимп, примерно в двадцати двух километрах выше уровня равнины, где геологические процессы за последние двести миллионов лет тихо проржавили мир до голой мертвой пустыни. Комната была одной из сотен таких же в пятидесятиэтажном строении. Ее стеклянная стена смотрела на север. К западу уходил бесконечный пологий склон величайшего в Солнечной системе вулкана, безбрежным плато простиравшийся к хрустально–прозрачному горизонту. Марсианские равнины вдали терялись за плоским
Впрочем, и то, что оставалось на виду, не оскорбляло взгляд. В двухстах метрах за скальным обрывом кальдеры для не боящихся высоты героев открывался вид на весь кратер: правда, этот вид теперь был подпорчен большой кляксой затвердевшего пенометалла, залепившей дыру в усиленном алмазными молекулярными связями стекле. Два ап–меха, похожие на гибрид пауков с осьминогами, приклеились к стеклу, изготовив сопла на случай, если трещины пойдут дальше.
Большая часть мебели отсутствовала — ее засосало в дыру прежде, чем отверстие успели заклеить. У основания окна аккуратной полоской скопились мелкие обломки.
Опасливо посматривая на пенометалл, Алик бочком придвинулся к окну и заглянул вниз. В пятидесяти метрах под ним на имбирных песках древнего божества войны виднелись рассыпанные веером осколки изящных фарфоровых украшений Лоренцо. И тело.
Алик, мысленно восстановив последовательность событий, содрогнулся, насколько это позволяла его неподвижная плоть. Падение здесь — совсем не то, что на Земле. В обычном тяготении, уронив тело с балкона на пятидесятиметровой высоте, получите, как известно любому коронеру, большую лужу. Удар переломает все кости, кожа полопается, и с мостовой придется подтирать слизь и дерьмо. На Марсе гравитация составляет треть земной, и падают здесь по–другому. Падение не обязательно убило выпавшего из окна. По болезненности оно могло сравниться с избиением напившейся в субботнюю ночь толпой, но упавший остался бы жив. В агонии. А здесь, на вершине, атмосферное давление семьдесят паскалей, что для человеческого тела неотличимо от нуля. Такое высасывает воздух из легких, рвет наружные капилляры. И кровь, хлынувшую горлом в виде кипящей розовой пены, тоже высосет, развеет по плавной дуге над землей, чтобы тотчас заморозить минус пятидесятью пятью градусами Цельсия вместе с телом.
«Вот уж мерзкая смерть», — подумалось Алику. Тот, кто выбил окно, явно не питал любви к лежавшей сейчас на земле жертве.
Манди отдал должное нью–йоркской полиции: внизу уже шевелились фигурки в скафандрах, описывали место происшествия. С ними был ап–тролл. Алик надеялся, что они не уронят труп при погрузке. Тело бы разбилось, как стакан пива у пьяницы.
— Не падение убивает, — пробормотал Алик.
— А приземление, — закончил Саловиц.
Алик беспокойно пощупал пальцем пенометалл, помолился в душе, чтобы он выдержал.
— И что за хрень проделала эту дыру? Опять жужжалка?
— Бронебойный снаряд. А может, два или три. Тут алмазное стекло — крепкая дрянь. За такую комнатку в портальном доме выкладывают мешок денег и взамен них получают железную гарантию, что ничего не случится. Экспертиза собрала химические следы. Немного — большую часть выдуло вместе с нашим парнем, но следы определенные.
— А это парень?
— Да. Двое затеяли перестрелку в другой комнате, потом выбежали сюда. Тот, что с бронебойными, должно быть, встал в дверях и пальнул в окно. Целиться ему не пришлось.
— В какой он комнате?
— В столовой. Это на Ганимеде.
Комната на Ганимеде обстановкой напоминала лунную. Пятнадцатиметровый купол с полной радиационной защитой, с утопленным в полу каменным столом посередине и двадцатью черными кожаными креслами вокруг — спинки откинуты так, что можно видеть верховное божество в миллионе километров над головами.
Алик остановился у края стола и засмотрелся на Юпитер. Он не главенствовал в небе — он и был небом. Виднелись там и другие спутники и звезды, но те попросту терялись.
По привычке Алик поцеловал костяшку пальца и тут же разозлился на себя. «Не так трудно вывезти паренька из кентуккийского Парижа, но невозможно вывести из него южанина–баптиста!»
Саловиц показал блестящие желтые метки на креслах и столе.
— Обычные девятимиллиметровые. Судя по разлету, наш парень с Марса стрелял из дверей. — Развернувшись, Саловиц указал на красную метку, светящуюся невысоко на купольной стене. Метка горела на овальном пятне пенометалла. Пуля с бронебойным наконечником не пробила всех слоев купола, но аварийная система не допускала риска. Три ап–меха держались наготове на случай, если трещины станут множиться.
— Тот, кто был здесь, видимо, струхнул после первого выстрела. И больше не стрелял.
— Итак, Ледяной Марсианин испугался, услышав тут выстрел бронебойного, — развил описание событий Алик, — и рванул на Марс.
— Очень похоже.
— Глупо. Здесь есть внутренняя охранная сигнализация?
— Нет. Типы вроде Лоренца не любят, чтобы кто–нибудь видел происходящее у них дома. Камеру наблюдения хакнут, или полиция получит ордер — мало ли как их личная жизнь может попасть в общую кормушку. Вход с нью–йоркской стороны охраняется строже трусиков на любовнице мафиози. И на входе в хаб–холл такая же надежная защита. Зато, попав внутрь, ты оказываешься в полном уединении.
— Понятно. — Алик переминался с ноги на ногу, от кляксы пенометалла у него по коже бегали мурашки. — Дальше?
Хозяйская спальня находилась в Сан–Франциско, где–то в Пресидио–Хайтс, с видом на Золотые Ворота вдали. Время в Сан–Франциско на три часа отставало от нью–йоркского, так что прекрасный город ярко сиял уличными огнями, а горожане направлялись в районы Марина и Миссия, собираясь на покой. При виде кровати Алик начал одобрять заботу Крависа Лоренцо о приватности. Большой круг на черном кожаном основании был застелен матрасом из гелевой пены и покрыт простынями царственного бордового шелка. Четыре столбика, тоже обтянутые кожей, топорщились фасетчатыми глазками камер, прыщами выступавших из обивки. В потолок над кроватью был вделан экран такого же размера, как матрас, — именно был вделан, пока выстрел дробовика не превратил его в ромашку стеклянных осколков и не засыпал простыни снегом хрустальной крошки, — да еще стену за изголовьем (тоже черная кожа) украшал большой экран.
Оба дежурных полицейских, открыв ящики тумбочки, хихикали над фармокологическими и электрическими помощниками, которые супруги Лоренцо прихватывали в постель. Как только вошли Алик с Саловицем, копы поспешно выпрямились, подчеркнуто не замечая сомнительных сокровищ.
По знаку Саловица откинули принесенную коронером простыню. Тело номер четыре тоже принадлежало мужчине — изрубленному насмерть африканцу: добили его горизонтальным ударом вдоль губ, от которого нижняя челюсть повисла на полоске кожи. Размер и глубина ран наводили на мысль скорее о топоре, нежели о мачете, — о топоре вроде тех, какими орудовали викинги. Рядом с телом лежал большой дробовик, такой же, как на Луне.