Спасенное сокровище
Шрифт:
В комнате стояла тишина. Над головами людей стелился табачный дым.
Рудокопы немногословны. Как земля таит в своих недрах медь, так и они глубоко в душе таят свои чувства.
В сумраке прокуренной кухни раздался лишь один голос, но он выразил мысли всех:
— Знамя! Это высокая честь для нас. С этим знаменем горняки Мансфельда поднимутся на борьбу.
Первым внес предложение Август Геллер:
— Давайте сейчас же напишем ответ.
Все согласились:
— Пиши ты. Ты ведь мастер говорить и писать.
Август написал: «В ячейку Коммунистической партии рудника „Дзержинский“».
— А кто такой Дзержинский? — смущенно спросил Ленерт.
Отто Брозовский на секунду задумался.
— Дзержинский — это герой Октября, великий революционер. Его кипучая жизнь была подобна горению.
Все, кто сгрудились в этой маленькой кухоньке, с горечью подумали об одном и том же: в Мансфельде рудники и заводы носят ненавистные имена медных королей.
Отто Брозовский угадал их мысли, потому что и он думал о том же.
— Подождите, — сказал он, — настанет и у нас время, когда на воротах рудника будет написано имя Эрнста Тельмана.
Это трудно было себе представить, это тоже было прекрасной, но далекой мечтой. Но все знали: это будет.
— Ну, так что же писать? — нетерпеливо спросил Август Геллер.
— Пиши: «Ваше письмо получили. Весь Мансфельд ждет знамя с неописуемым воодушевлением!» — сказал сортировщик Йозеф Фрейтаг.
— Ерунда, — грубо оборвал его долговязый Тиле. — Ерунда и совсем неправда насчет всего Мансфельда.
— Пиши: «Дорогие товарищи», — крикнул один из горняков, и Август Геллер начал писать.
Дальше все пошло хорошо. Горняки благодарили за дружеское письмо и говорили о том, как они радуются всякому успеху советских товарищей.
— Напиши, как злятся капиталисты, что на свете есть государство рабочих и крестьян.
Август писал: «Все более злобной становятся ложь и клевета классовых врагов».
И коммунисты Мансфельда заверяли коммунистов Кривого Рога: «Мы считаем своим долгом рассказывать правду о Советском Союзе».
У Августа Геллера очки сползли на самый кончик носа, он даже вспотел — невозможно было вместить в письме все, что хотели сказать его товарищи.
Сортировщик Йозеф Фрейтаг снова предложил:
— Ты все-таки напиши: «У нас каждое предприятие готово к борьбе».
— Ерунда, — отрезал Карл Тиле. — Газетный лозунг. Это они и без нас могут прочитать. Напиши-ка лучше, как погиб Ганнес Брахман…
Обо всем должны узнать советские братья, обо всех горестях и обидах мансфельдских горняков.
Заговорил шахтер с изможденным лицом и глубоко запавшими глазами; в груди у него свистело и клокотало.
— Напиши им, Август: «Не зря называют наш Мансфельд „Красный Мансфельд“». Мы еще себя покажем!
— Напишите что-нибудь об Октябрьской революции, — предложил Вальтер Гирт.
Они написали: «Мысленно мы всегда с вами, мы всегда помним об Октябрьской революции. Ведь она не только принесла освобождение русскому рабочему классу, но и положила начало освобождению всего мирового пролетариата».
Август Геллер все писал и писал. Наконец он отложил ручку в сторону.
— Да ты что, ведь мы еще не поблагодарили их за знамя! — воскликнул кто-то.
И снова перо заскрипело по бумаге: «Ваше решение прислать нам знамя было встречено нашей ячейкой с восторгом. Этот знак братской солидарности сплотит нас еще теснее», — написали горняки из партийной ячейки рудника «Вицтум» и закончили свое письмо коммунистическим приветом.
Ложный слух
Это было апрельским вечером 1929 года. Отто Брозовский, дождавшись наступления темноты, опять привязал свой рюкзак к мотоциклу и помчался по пустынной дороге к черным терриконам рудника «Вицтум». Снова надежные товарищи, спускаясь в шахту, рассовали листовки по карманам и сумкам, а на следующее утро в поездах, громыхающих по штольням, при тусклом свете ламп горняки читали:
«В воскресенье, 21-го апреля, мы получаем знамя из Кривого Рога. Передача советского знамени мансфельдским горнорабочим — это сигнал к объявлению войны эксплуататорам — заправилам мансфельдского акционерного общества! Горняки Мансфельда! Приходите в субботу в Гербштедт! Все на массовую демонстрацию!»
Одна из таких листовок попала в руки штейгеру Шиле. Знамя из России! Это известие поразило его, как удар грома.
«Ну, это им так не пройдет!» — решил он.
Вернувшись домой, он тотчас же сел писать письмо, которое начиналось так: «Его высокоблагородию, господину генеральному директору мансфельдского акционерного общества. Эйслебен…»
Когда на следующий вечер штейгер пришел домой, его встретила жена, возбужденная и сияющая от счастья:
— Подумай только, Оттокар, — сказала она, — господин генеральный директор вызывает тебя завтра утром к себе. Какое счастье! Вдруг ты получишь повышение, Оттокархен!
Весь вечер она чистила и гладила парадный костюм мужа.
Утром Шиле ввели в конференц-зал, отделанный темной панелью. В глубине его стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. Здесь сидело все «высокое начальство». У Шиле учащенно забилось сердце и подогнулись колени. Над прилизанной головой генерального директора висела странная картина. На ней был нарисован шахтер, нагруженный в смиренную молитву. Он стоял на коленях и молился, а за ним дымились трубы медеплавильных заводов и высились подъемники рудников.