Спаси моего сына
Шрифт:
Рука с телефоном безвольно упала. Не моя дочь… Неправда! Моя она и всегда моей будет! Всё узнаю. Завтра же вернусь домой и выгрызу правду. Слёзы набежали, но сорваться вниз им не дал звонок.
— Да, — выкрикнула в трубку, не посмотрев на дисплей.
В ответ — тишина.
— Да, я слушаю, Захар, это ты?
Услышала громкое дыхание. Стало жутко. Посмотрела на экран — номер скрыт.
— Алло.
В ответ снова дыхание. Вдоль позвоночника пробежал холодок. Показалось, что кто-то смотрит на меня, наблюдает, как хищник за добычей. Осмотрелась по сторонам, но никого не увидела.
— Говорите!
— Я скоро приду за тобой. Бойся, — прокатился эхом искажённый голос, и связь оборвалась.
Глава 19.1
Вика
В роддом я приехала через неделю. Всё не могла собраться с духом, оттягивала до последнего. В квартире практически не осталось наших вещей, только несколько старых игрушек Инги. Я расставила их по местам, но порядок раздражал. Мне не хватало её смеха, её бесконечных вопросов и топота. В момент осиротевшая, я готова была лезть на стену от образовавшейся пустоты и свалившегося на меня свободного времени. Пару месяцев назад я мечтала о лишней минутке, а теперь ненавидела каждую из них лютой ненавистью.
Разговор со старшей медицинской сестрой прошёл быстро. Я помнила встретившую меня шесть лет назад акушерку. Когда меня привезли, она взяла меня за руку. В её глазах было участие, и даже спустя столько времени её лицо оставалось чётким.
— Елизавета Викторовна уволилась несколько месяцев назад, — сказала старшая медсестра. — Но вы можете встретиться с ней лично. Я позвонила ей, она разрешила дать вам её адрес.
— Спасибо, сказала я и пододвинула конверт.
Медсестра кивнула и убрала его в карман халата, а взамен отдала мне листок с адресом. Нужна ли мне правда, я уже сомневалась. Что она изменит?
И всё-таки я должна была знать.
* * *
Дверь мне открыли сразу. В стоящей на пороге женщине я моментально узнала ту, что шесть лет назад принесла мне Ингу. Крохотный комочек нежности и счастья, давший мне пинок жить дальше несмотря ни на что.
— Хорошо, что вы приехали ко мне, — сказала женщина, пропустив меня в квартиру.
Я помнила её другой: пышнотелая, сейчас она напоминала скелет. Щёки ввалились, зато глаза казались огромными и яркими.
Закрыв дверь, она показала мне на открытую комнату.
— Хотите чай?
— Спасибо, нет. Единственное, что я хочу — знать, что случилось шесть лет назад, Лиза.
— Что именно вы хотите знать?
— Мой сын правда умер?
— Да.
Я заставила себя дышать дальше. Её «нет» рубануло по успевшей дать корни надежде. Острое лезвие сверкнуло и вонзилось в неё без жалости. Я сделала глубокий вдох.
— Ваш сын родился мёртвым, Вика. Я хорошо помню день, когда вас привезли. Всё это время я пыталась найти компромисс с собственной совестью, но… — она покачала головой. — У меня рак. Мне осталось не долго. Если думаете, что я буду врать вам — нет. Смысла уже нет никакого. Единственное, чего я хочу — уйти с чистой совестью.
— А дочь? — спросила я, глядя на неё.
Она прошла в комнату. Мне пришлось сделать то же. Акушерка растёрла руки и дотронулась до батареи. Отдёрнула пальцы.
— Постоянно думаю, что она тёплая, — сказала она. — Жаль, что летом не топят.
— Лиза, расскажите мне про дочь. Возможно, вам нужны лекарства или…
— Лекарства мне уже не помогут, — сказала она неожиданно жёстко. — Вы думаете, деньги что-то изменят? — посмотрела на меня. — Деньги не могут сотворить чудо. Не могут, Вика. Это заблуждение.
— Не всегда, — возразила я твёрдо, но осторожно.
Она печально усмехнулась, посмотрела на меня и покачала головой.
В этот момент я поняла всё. Меня резко замутило, а руки стали ледяными. Как не упала, не знаю. Вся я изнутри в долю секунды покрылась коростой.
— Он хотел, чтобы у вас был смысл жизни, — сказала Лиза очень тихо. — Не вздумайте винить его, Вика.
— Вы говорите о Захаре?
— Я не знаю, как зовут этого мужчину. Со мной всегда связывался его помощник. А его самого я видела только один раз. Он приехал на следующий день после того, как вас привезли в больницу. Девочка была ещё жива, но… — она качнула головой. — Её было не спасти. Мужчина… Он был высокий, с чёрными волосами и серыми глазами. Я хорошо запомнила его взгляд. Вы знаете, особенно запоминаются люди, обладающие безграничной силой и вдруг её лишившиеся. Так и он. — Она замолчала. — Ещё у него вот тут, — показала на шею, — родинка была. Да… или родимое пятнышко, не помню.
Я неестественно выпрямилась. Она описала Захара, пусть почти без подробностей. Но это был он.
— Вы отдали мне чужого ребёнка?
— Роды были слишком тяжёлыми. Я видела не одну женщину, потерявшую своего ребёнка, но вы запомнились мне особенно.
— И чем? — хрипло спросила я.
Она покачала головой. Подняла на меня болезненный взгляд. Когда она открыла дверь, глаза её были яркими, а сейчас потеряли цвет, стали льдисто-голубыми. Как держалась, я не знаю. Откуда во мне взялась стойкость — тоже. Как никогда до этого мне хотелось обнять дочь и целовать её до умопомрачения. Дышать её запахом, чувствовать её.
— Этот мужчина… Захар. Он отдал мне ребёнка. Девочку. Я не спрашивала его, откуда она.
— А моя девочка? Которую родила я?
Глядя мне в глаза, акушерка отрицательно качнула головой. Я сглотнула ком, вставший в горле. Любая женщина поняла бы этот взгляд. Виноватый и сожалеющий. Я тоже поняла. Порывисто развернулась и вышла в маленькую прихожую. Акушерка за мной не пошла. Я кинула на тумбочку конверт — такой же, как отдала медсестре в больнице, и убралась из квартиры.
В себя пришла в центре города. Сколько прошла, ничего не соображая, представить было трудно. Слёзы скрывали тёмные очки, прохожие не обращали на меня внимания.
Стоя в центральном парке напротив продающей картины девушки, я смотрела, как в небо улетают отпущенные маленьким мальчиком шарики. Красный, жёлтый, зелёный: каждый из них словно бы был тем, что отпустила я. Верность, вера… любовь.
«Прости», — написала я и отправила Захару.
Знала, что он не ответит, но именно сейчас было всё равно.
Быстрым шагом я прошла сквозь боковой выход и оказалась на улице. Мысли гнали вперёд, мчались за мной, как свора бешеных псов. Моя жизнь развалилась в считанные минуты. Всё, во что я верила, оказалось пустым, настоящим осталось одно — любовь.