Спасите наши души

Черемис Игорь

Обстановку кухни венчали две тяжелые табуретки, которые мы с Морозовым и заняли.

– Чем обязан?..

Он слегка запнулся, поняв, что не знает моего имени, а я сделал вид, что всё в порядке.

– Вы ходите на собрания к антисоветским элементам, товарищ Морозов, – сказал я. – Этим и вызван наш интерес к вам. Я хочу задать несколько вопросов и рассчитываю, что вы ответите на них честно, как и полагается советскому гражданину. Ведь вы, наверное, слышали, что врать не хорошо?

Он снова ощетинился.

– А если я откажусь отвечать? Вы не сможете меня заставить!

– Верно, не смогу, –

согласился я. – Даже пытаться не буду. Просто тогда ситуация с вами выйдет на совсем другой уровень, а там у вас уже не будет выбора, отвечать или нет. Пока же это просто беседа, которая может и не иметь никаких последствий. Я лишь хочу уточнить некоторые моменты, которые мне не до конца ясны.

Ещё при первом знакомстве Морозов показался мне жалким. Сорокалетний мужик, обиженный на весь мир, вообще производит неприятное впечатление, а он этот образ заботливо лелеял, что лишь всё усугубляло. Я подумал, что не могу понять, что та Ленка нашла в этом человечке – мужского начала в нём было очень мало, у него даже в расслабленном состоянии была такая физиономия, словно он собирался расплакаться. Но она не только что-то обнаружила, но и рискнула завести с ним ребенка – а это многое говорило, только я не мог решить – о нём или о ней. Заглядывать в комнату, чтобы посмотреть на эту героическую женщину, я посчитал излишним.

Морозов напряженно обдумывал мои слова, и этот процесс занял у него с минуту. Я его не торопил, мне некуда было спешить. Я уже всюду сегодня опоздал.

– Хорошо... – пробормотал он. – Задавайте свои вопросы. Я постараюсь отвечать на них честно... если это никому не повредит.

– Конечно. Мне тоже не хотелось бы, чтобы ваши слова кому-либо повредили. Вы знаете Ирину Гривнину?

Морозов растерялся, но быстро пришел в себя.

– Да, – с каким-то вызовом сказал он. – Мы встречались.

– Когда была последняя встреча?

– В... в декабре.

– Что вы просили её сделать?

– Узнать...

– Узнать что?

– Узнать у её любовника, когда произойдут определенные события.

– Определенные события – это суд над диссидентом Буковским? – прямо спросил я.

– Д-да.

– Ну же, в этом нет ничего запретного, – успокаивающе произнес я. – Дату суда тогда многие пытались узнать, и ни у кого не получилось, так что вы не одиноки в вашем провале. А что вы знали про любовника Ирины?

Морозов снова задумался – видимо, решал, может эта информация повредить кому-либо или нет.

– Кажется, он служит в органах, – всё-таки признался он. – Поэтому я и согласился с ней поговорить.

– Любопытно, – я кивнул. – То есть вы сами не были уверены, что любовник Ирины Гривниной обладает нужной вам информацией?

Он помолчал.

– Получается, что так, – согласился он.

– Что ж, это сильно упрощает дело, – я улыбнулся. – Выходит, вы выступили своего рода ретранслятором, а сами ничего не хотели узнать?

– Хотел! – он чуть повысил голос, но сразу же осекся, потому что в комнате захныкал ребенок. – Вы не понимаете, к этому судилищу...

– Марк Аронович, вы, кажется, забыли где я работаю, – перебил я его. – Не стоит в моём присутствии употреблять слово «судилище» применительно к нашему советскому суду. К тому же я хорошо понимаю, чем руководствовались диссиденты и примкнувшие к ним, и точно знаю, во что это могло бы вылиться. Это к делу касательства не имеет. Если подходить формально, вы не знали, у кого Ирина Гривнина должна была добыть нужную вам информацию. Вернее, не вам, а... кому, Марк Аронович?

– Якобсону... – слетело с его языка – и он сразу понял свою ошибку.

Но

мне было это невыгодно.

– А, Якобсону, – небрежно сказал я. – Да, знаю, знаю. К сожалению, это ничего нам не дает, его уже проверяли, он такой же ретранслятор, как и вы. Тупик. Услышал по вражескому «голосу» и начал действовать на свой страх и риск, не арестовывать же его за это?

Я даже развел руками, чтобы усилить впечатление.

Никакого Якобсона я не знал, но «мой» Орехов был о нем в курсе, хотя и без подробностей – обычный диссидент-антисоветчик, который пока что прошел краем мимо всех значимых диссидентских акций, срок не получил и находился на свободе. Впрочем, несколько лет назад его выперли из школы, где он умудрился создать целый кружок по изучению опальных поэтов – в основном Пастернака, – на который ходили его товарищи по борьбе с советской властью. Что-то знакомое мелькало уже в моей памяти, из будущего, но поймать это воспоминание за хвост я сходу не смог. Но сейчас мне было важно оставить у Морозова впечатление незначительности его оговорки, чтобы он сразу после моего ухода не побежал звонить этому своему товарищу и предупреждать того о моем интересе. Пусть уверится, что ничего страшного не случилось – во всяком случае, я на это очень рассчитывал.

– Ну если так... – обеспокоенно проговорил Морозов.

– Именно так. Но у меня к вам ещё один вопрос. Вы уже третий день не ходите на работу, так?

– Да, – он снова нахохлился и, кажется, приготовился спорить.

– А почему?

Он немного поколебался, но решил, что проще ответить.

– Я... я сейчас не могу работать, как положено, а ошибаться у нас нельзя.

– Ошибаться в любом деле не стоит, – сказал я. – Но вы могли предупредить ваших коллег, телефон у вас есть, он работает. Почему вы заставили их волноваться?

– Они обо мне не волнуются, – с пренебрежением ответил Морозов. – Им было бы лучше, если бы я уволился. Но я не доставлю им такой радости. Пусть сами меня увольняют – тогда все увидят их антисемитскую сущность.

Я негромко рассмеялся.

– Ох, Марк Аронович... Сейчас вас могут уволить за прогулы – они будут в своём праве, потому что вы действительно прогуливали, так что ваше увольнение никак не будет связано с их убеждениями, будь то антисемитизм, интернационализм или что-то третье. К тому же... с вашим характером, уж извините за прямоту, вам будет непросто устроиться в место, где есть и активно используется компьютерная техника. Так что я бы на вашем месте держался за это конструкторское бюро руками и ногами. Ну и не стоит везде искать врагов и недоброжелателей, оставьте это на долю той организации, в которой я имею честь служить. Поэтому вы очень обяжете лично меня, если с утра понедельника явитесь на рабочее место, извинитесь перед вашим начальником и вернетесь к выполнению ваших рабочих обязанностей. А переживания из-за ваших... хмм... других увлечений оставите на вечера. Или вообще отложите их до пенсии.

Морозов посмотрел на меня с огромным недоверием.

– Вам-то что с этого?

– Колеса должны крутиться, а работа – работаться, – философски заметил я. – Возможно, в вычислительном центре конструкторского бюро обойдутся и без вас. Возможно, без вас не обойдутся. Но лично вам стоит больше думать о жене и ребенке, а не о том, примут вас сегодня у Петра Ионовича или откажут. Право слово, как дети...

Оговорку про Якира я допустил специально – пусть знает, что Конторе известен каждый его шаг, а, возможно, и звонок. Это было далеко не так, но глаза у страха велики, так что Морозов будет думать в нужном направлении и бояться лишний раз ступить на кривую дорожку диссидентства. Я всё-таки оказался прав, называя его недодиссидентом – это человек никаким диссидентом не был, он делал лишь первые шаги в этом направлении, и пока что его можно было вернуть к семье и ребенку. Если он сам захочет, разумеется. Нянчиться с ним никто не будет.