Спасти Цоя
Шрифт:
Не найдя ответов, я решил прибавить к двенадцати фирменным альбомам – пластинку группы «Кино», выпущенную во Франции в 1989 году под названием Le Dernier Des H'eros, то есть «Последний герой», дерзко превратив приснопамятную дюжину в чертову. Дай думаю, заодно подпишу альбом у Цоя, раз уж взялся спасать Виктора… Эх, знал бы я тогда, что пластинке с автографом «последнего героя», как и остальным ее «компаньонкам» по отцовской коллекции, не суждено будет вернуться домой, не занимался бы подобной самодеятельностью.
Да, кстати, не удивляйтесь моим меломанским познаниям: в чем-чем, а в рок-музыке я шарю, как подлинный профессионал, подкован стараниями знатока-папашки. Многому успел меня научить, светлая ему память!
Ладно, с виниловым заданием я вроде как разобрался, и с антресолей альбомы прямиком перекочевали в рюкзак и затем в мою комнату.
Вторым пунктом в списке рекомендаций значился Игорь Покровский по прозвищу Пиночет, или просто Пиня для своих, известный как ближайший друг Цоя. О нем я, конечно, слышал и кое-что знал – благодаря прочитанной в свое время культовой книжке «“Кино” с самого начала», приобретенной отцом через год после смерти Цоя, но лично с Пиночетом знаком не был, и мне
Завладев мобильным телефоном Пиночета, позвонил ему, представился, как и принято в подобных случаях, журналистом, сказал, что хочу взять интервью для Fuzz. Тот не удивился – мои коллеги по перу время от времени пытали его насчет звездного дружка, как правило, в июне или в августе – перед известными памятными датами. Теперь, правда, стоял жаркий июль… Пиночет сказал, что ненадолго отбывает из города, и предложил встретиться сегодня или после возвращения. Я, не раздумывая, произнес: «Сегодня», и он с ходу пригласил меня к себе домой.
Терять время в моем положении резона не было, я торопился на встречу в надежде на то, что Пиночет воспоминаниями прольет свет или поможет нащупать дно в загадочной истории. Подробности того дня были крайне важны для меня: каждая незначительная деталь, всякая мелочь, любой нюанс могли стать неожиданным ключом для расшифровки посланий. Вот почему они так четко отпечатались в моей памяти, и потому я столь последовательно и скрупулезно могу привести их здесь почти в репортажном стиле, тем более что ощущал себя при встрече не студентом-горемыкой с хвостом по латыни, а настоящим журналистом. «О, святая простота… самонадеянной молодости!» – добавил бы я сейчас на ненавистном «мертвом языке».
Игорь с незапамятных лет жил в ухоженной пятиэтажке – дом ведомственный – на углу улиц Кузнецовской и Варшавской. Доехал на метро до «Электросилы», а дальше пешочком по Московскому проспекту до Кузнецовской – идти не больше двадцати пяти минут быстрым шагом. Повернул направо, и вот он – дом сталинской постройки, такой же, кстати, как и наш с дядей, фасад самый обычный, кирпичный, без особых архитектурных излишеств, во дворе будка с охранником, внизу домофон. Набираю номер квартиры, мне мгновенно открывают дверь, и я пулей взлетаю на последний, пятый этаж – лифта здесь нет. Чувствуется, что в парадной недавно сделан ремонт, стены чистые, без граффити, не вымаранные скабрезными надписями, на окнах новехонькие стеклопакеты, на подоконниках красуются пальмы в горшках. На этом фоне старая обшарпанная дверь родом из шестидесятых со щелью-проемом для почты разительно контрастирует с ухоженной лестницей. Звоню в дверь, и тотчас раздается яростный лай собаки, дверь распахивается настежь, и… ко мне на грудь бросается здоровенная немецкая овчарка – такое ощущение, что дверь открыла сама собака. От испуга я даже отпрянул назад. «Лайма, свои!» – рявкает Пиночет, облаченный в джинсы и футболку. Лайма, которая, впрочем, не собиралась меня кусать, лаяла больше для проформы, по-быстрому меня обнюхала и тут же дружелюбно завиляла хвостом, уткнувшись мне в бок слюнявой мордой, чтобы я ее погладил. Седовласый Пиночет приглашает в гостиную. Квартирка со знакомой планировкой – у меня такая же, только трехкомнатная, а здесь по левую сторону гостиная, прямо – маленькая комната, справа кухня и ванная с туалетом. В туалете рядом с унитазом архаичная ножная педаль со сливом – еще работает, а у нас с дядей давно снята. Прохожу в гостиную, она же спальня – кругом фирменный винил, прямо горы виниловые, даже постель завалена нераспечатанными альбомами в блестящей целлофановой упаковке. Как похвастал Пиночет, «самый качественный японский винил, только что получил из Токио» – классический набор британского хард-рока: Black Sabbath, Uriah Heep, Deep Purple – короче, все то, что пользуется спросом до сих пор. Перепродажа грампластинок для Пиночета, как и раньше, главная статья дохода. Я сажусь в низкое кресло у стены напротив большой двуспальной кровати, достаю блокнот и шариковую ручку (терпеть не могу записывать интервью на диктофон), осматриваюсь. Плотные гардины на широком окне пропускают мало света. В глаза бросается большой портрет какой-то царской особы, я ошибочно принимаю ее за царевну Анастасию, но Пиночет говорит, что это – царица Александра Федоровна. Тут же рядом с ним знакомый мне по газетным и журнальным публикациям фотопортрет царской семьи Романовых. Вся стена у изголовья кровати увешана изображениями Божьей Матери, Иисуса Христа, святых угодников, великомучеников – я насчитал более десятка икон разных размеров. Признаться, я ожидал здесь увидеть скорее какой-нибудь рок-н-ролльный иконостас… Обратил внимание на миниатюрное пожелтевшее, еще дореволюционное фото в простой деревянной рамочке: однорукий инвалид в солдатской фуражке, надетой набекрень по тогдашней моде, находящийся, судя по интерьеру, на лечении в лазарете. Спрашиваю: «Кто это?» – «Дед, воевавший в Первую мировую за царя и отечество». В общем, известный рок-н-ролльщик на поверку оказался патриотом и монархистом. («Ну как же – вся наша семья преданно служила царю…») В углу комнаты громоздится навороченная стереосистема – тюнер, магнитола, вертушка, по бокам от нее высятся огромные черные колонки. Здесь же рядом с ними на стене висит приколотый булавками хорошо знакомый мне постер с ликом Виктора и типографским оттиском его автографа под портретом. «А реального у меня нет, – с грустной улыбкой произносит Пиночет, будто отвечая на мой вопросительный взгляд. – Был один подписанный плакатик, так я его знакомому подарил, потом, уже после гибели Витьки, просил вернуть, но тот наотрез отказался». Игорь без лишних предисловий ставит на сильной громкости альбом «45» – идеальный фон для откровенного разговора о Цое: «Очень люблю этот альбом, а еще “Черный” – без слез слушать его не могу…» Мой интервьюируемый сам легко разговорился, и, кстати, на животрепещущие для меня темы. По ходу разговора выясняю поразительную вещь: оказывается, Пиночет побывал на последнем рижском концерте группы «Кино», ездил в Ригу специально для того, чтобы повидаться там с Виктором, хотя все и произошло почти случайно. Новость, для меня имеющая первостепенное значение, просто бомба, я слушал, затаив дыхание, хотел узнать больше подробностей. Вот что он мне рассказал.
– Об этом концерте я узнал через знакомого, того самого, которому отдал плакат. Из Риги я хотел привезти кассетный магнитофон с колонками, по слухам, он там свободно продавался и стоил недорого. Сергей – так звали моего приятеля – сказал: «Поехали вместе». Он был рижанин, а учился в ленинградском вузе. «Купишь маг, и заодно сходим на концерт». Сам он очень хотел получить автограф Цоя. И еще интересное совпадение – его дворовые друзья детства играли в довольно известной, по рижским меркам, рок-группе, которая должна была играть на «разогреве» перед «Кино», от них-то он и узнал о предстоящем концерте.
Пиночет приехал в Ригу 13 июня, и ровно через два месяца, 13 августа, в 14:05, судя по надписи на памятной фотке, мы с папой в Юрмале случайно встретились с Цоем у ювелирного магазина… Что же из этого следует, какой вывод напрашивается, как это связать воедино, чтобы справиться, казалось бы, с нереальной задачей – спасти последнего героя и… родителей?
Мы проговорили битых три часа, за это время Пиночет рассказал много интересного: как он посетил гримерную группы «Кино» перед концертом, буквально нашпигованной «киношной» рекламной продукцией – футболками, плакатами, календарями, вспомнил, во что был одет Виктор и кто находился с ним в артистической комнате, что там конкретно происходило, а также – как прошел сам концерт. Поведал и о том, что попросил Цоя перед выходом на сцену спеть для него песню «Мои друзья идут по жизни маршем», но тот по какой-то причине не выполнил просьбы, возможно, потому, что не говорил в тот вечер с публикой напрямую, пел песни без конферанса; а старых вообще не спел. И самое важное, что это был последний раз, когда он видел в живых своего друга Витьку и, честно говоря, сам Витька, его общее состояние ему жутко не понравилось – уж больно уставшим он ему показался, уставшим от всей этой бесконечной концертной суеты.
Уже прощаясь, едва ли не в дверях, я зачем-то спросил Пино-чета о том, какую музыку он предпочитал слушать в 90-м году, спросил, даже не ожидая ответа, по какому-то наитию – кто ж такое вспомнит почти через двадцать лет. Но он вспомнил, заставив меня содрогнуться…
– Американский психоделический рок. Vanilla Fudge – мне тогда безумно нравилась эта группа. Сейчас покажу.
Извинившись, он вернулся в гостиную и через пару минут вынес потрепанный временем аляповатый альбом с оторванным правым уголком (!), при виде которого я вовсе потерял дар речи.
– Эту редкую пластинку, – пояснил Пиночет, – я выменял тогда в Риге за проходку на концерт «Кино».
– А у кого выменяли, не помните? – глухим голосом спросил я, предчувствуя ответ, и сам испугался ожидаемого.
– Да у какого-то паренька, – на минуту задумавшись, точно вспоминая подробности того обмена, произнес он. – Неприметный такой паренек был, в черной бейсболке с каким-то клеймом – хоть убей, не вспомню каким. Он сказал, что тоже из Питера и что знает меня, мол, встречались в клубе филофонистов. С тех пор я больше его не видел, – и, помолчав, добавил: – Кстати, вы чем-то схожи – один типаж.
Меня аж перекосило от этих слов, но Пиночет, ничего не заметив, повертел перед моим носом знакомым конвертом, потом вытащил из него вороненый блин пластинки, аккуратно зажал ее ребра между ладонями и, как заправский филофонист, с наслаждением поиграл плотной пластмассой, наслаждаясь упругим звуком вибрации винила. Я же… успел разглядеть чернильное пятно-кляксу на одном из «яблок», нисколько не сомневаясь в том, что эта грязная отметина красовалась именно на первой стороне пластинки. С ужасом предположил: если проверить заводские номера «близняшек», если б я вздумал их проверить, они оказались бы абсолютно идентичными! Как такое возможно – две абсолютно одинаковые пластинки? В голове просто не укладывалась подобная хрень – когда, в каком измерении и каким образом эта старая пластинка раздвоилась, материализовалась в два идентичных предмета, параллельно существующих в одном и том же времени? И что означало это парадоксальное раздвоение лично для меня? Неужто мне действительно суждено восстановить кем-то нарушенную реальность, а для этого вернуть отцовскую пластинку в прошлое, чтобы устранить создавшийся временной парадокс? Интуитивно я чувствовал, что дело обстоит именно так. Я, как мог спокойно, пытался разобраться в дьявольском клубке своих вопросов и своих же ответов. Как же эта чертова пластинка попала в отцовскую коллекцию? Я не знал и вряд ли узнаю, а вот пиночетовская – ясно как: получена из моих собственных рук от меня в Риге в июне 1990 года. Только в моей памяти этот факт еще не зафиксирован, поскольку я этого еще не совершал (!), хоть это событие уже произошло. С ума можно сойти! Значит, для того чтобы устранить этот парадокс, следует изъять пластинку из отцовской коллекции и отправить ее в прошлое к Пино-чету и таким образом разрешить проблему? Так ведь? Ну, это проще простого – с этим справится любой начинающий путешественник во времени… Другое дело – достаточно ли этого для спасения родителей и Цоя? На этот вопрос ответа я не находил, да и кто мог мне его дать, ведь отныне я должен был за все отвечать сам. И после некоторого колебания я решил рискнуть. Да, попробовать стоило!