Спасти империю!
Шрифт:
Вернувшись обратно, царевич занял свое место среди приближенных, выстроившихся у дворцового крыльца. Пришлых внутрь слободы не пустили во избежание каких-либо неприятностей. Всю прошедшую неделю в слободу пропускали только возы с продуктами да скоморохов. И те и другие подвергались жесточайшей проверке – отбиралось лишь самое лучшее, остальное заворачивалось обратно.
Загремела музыка, начался парад. Теперь воины опричной дружины маршировали не хуже тех выдрессированных Валентином и доном Альбой ярославских парней, продемонстрировавших образец строевого искусства в первый день прибытия земского посольства в слободу. Опричные сотни под приветственные крики зрителей прошли перед царевичем раз, другой – и выстроились наконец на площади. Царевич похвалил своих воинов и велел выдать каждому из них по рублю. Началась раздача денег воинам. В это же время царевы слуги принялись горстями швырять мелочь и в толпу зрителей, глазевших на происходящее. Не забыли и тех, кто остался за воротами слободы. На них сыпали мелочь прямо сверху, со стены.
Когда закончилась раздача денег, царевич, сопровождаемый ближними, вошел во дворец. В тронном зале начиналась церемония большого царского приема, во время которой подданные получали возможность поздравить Ивана и преподнести свои дары. А на площади, после того как ее покинул царевич, а его дружинники, смяв строй, потеснились (часть из них вернулась в казарму по каким-то своим надобностям), тут же появились походные котлы, и под ними уже заплясал огонь – готовилось угощение дружинникам и люду попроще. Из дворцовых погребов выкатили несколько бочек с медами, и прямо на площади, между кострами, царевы слуги стали устанавливать столы и лавки.
Список поздравляющих составлял, наверное, Федька Романов со своим клевретом Афонькой Вяземским, потому что Валентин оказался в самом конце. Поздравляющие после оглашения их имени приближались к трону, опускались на одно колено, прикладывались лбом к поле Иванова парадного платья, а потом целовали протянутую им руку. Далее Иван кому-то мановением пальцев, кому-то голосом разрешал подняться на ноги, поздравляющий распрямлялся и начинал свою славословицу в честь четырнадцатилетнего царевича. Собравшиеся, правда, заранее были оповещены о запрете на длинные речи, ибо слишком велик был список поздравляющих. Если подарок был невелик размером, то поздравляющий сам протягивал его в сторону царевича. Тут же подскакивали слуги, принимали подарок и добавляли его к горе подарков, выросшей справа от трона. Если же подарок был велик и громоздок, то его вносили слуги вслед за дарителем и после благосклонного кивка царевича в знак того, что он принимает поздравление, подарок следовал в общую кучу.
Валентин был самым последним, даже после таких персонажей, которые, не происходи все это в слободе, и в список поздравляющих не попали бы, а горлопанили бы здравицы вместе с простым людом. Наверное, Федька хотел его этим унизить, а произошло все наоборот. Подарок от земщины внесли в тронный зал, едва Валентин приблизился к царевичу, и сразу взоры всех присутствующих обратились на подарок, который несли сразу восемь человек. Подарок действительно был велик и тяжел. В слободу он был привезен Силкой в разобранном состоянии, и уже здесь Третьяк и Добрей собрали его, скрепив составные части клеем и специальными шпунтами. Это был трон, по роскоши и мастерству изготовления не уступавший тому, на котором сейчас восседал Иван. Но он имел одно существенное отличие. Это был трон для двоих – с более высокой спинкой для царя и со спинкой пониже для царицы.
– Позвольте поздравить вас, ваше величество, от имени ваших подданных, ныне не по своей воле оказавшихся в земщине. Мы все надеемся вскорости увидеть вас на этом троне вместе с вашей царицей, согласно правящих нашей вновь воссоединенной родиной.
– Здорово, Михайла! – не вытерпев до конца длительной официальной церемонии совсем чуть-чуть, воскликнул Иван. – Я тоже считаю, что мне уже пора жениться, а дядька все не дает!
Скосив глаза в сторону, Валентин бросил незаметный взгляд на Никиту Романовича. Тот сморщился, как от зубной боли. «Интересно, – подумал Валентин, – от чего больше? От самого факта выходки Ивана или от смысла его слов?» Поднявшись с трона, Иван, с детской непосредственностью засунув под мышку скипетр, освободившейся рукой приподнял полу своего длинного торжественного облачения и сбежал вниз по ступенькам. Проходя мимо Валентина, дружески хлопнул его по плечу и, подойдя к земскому подарку, попробовал посидеть сначала на месте царицы, а потом расположился на царском месте.
– Удобно! – воскликнул он и вновь взял скипетр в руку, как и положено монарху. – Царицы только не хватает! Слышишь, дядя, хочу одновременно и на царство, и с царицей венчаться!
– Прием окончен! Расходитесь! – забасил Никита Романович.
Шпалеры поздравлявших, протянувшиеся вдоль стен, сразу зашевелились. Стоящие ближе к дверям неспешно двинулись на выход.
– Все в храм, собираемся в храме! – Федька, младшие Басмановы, Вяземский понеслись между рядами, торопясь предупредить всех. – В рясах братьям быть, в рясах…
– Иди, Михайла, и ты переоденься, – обратился к Валентину Иван. – Я тоже пойду. Буду сегодня службу великую служить. Все-таки я магистр-игумен нашего братства. А вечерком пир знатный закатим. Эх, жалко, Юльки нашей не будет…
Померещилось Валентину или нет, но ему показалось, что глаза Ивана затуманила ненароком набежавшая слеза.
Потешная обедня, затеянная Иваном, оказалась длинна и занудна. А на площади тем временем стоял веселый гул голосов подвыпившего уже народа, и гремела на все лады музыка, доносясь в храм даже через закрытые двери. На обедне присутствовали только члены братства и высшая знать опричнины, не входившая в братство только в силу своего возраста. Иван с превеликим усердием и, можно даже сказать, вдохновением исполнял сегодня обязанности пастыря, хор был просто великолепен, но Валентина измучила внезапно навалившаяся на него зевота. И судя по тому, как время от времени окружавшие его братья стыдливо отворачивались в сторону или же прикрывали лицо широкими рукавами ряс, не на него одного. Но, слава богу, все когда-либо кончается. Закончилась и эта бесконечно длинная дурацкая затея четырнадцатилетнего мальчишки и его дружков-оболтусов.
Зазвонили колокола, и черная река с редкими разноцветными вкраплениями потекла из ворот храма по направлению ко дворцу. Пирующий на площади народ встретил царевича ревом голосов. Разобрать, что кричат, было невозможно, но кричали весело, а это главное. Царевич уже скрылся во дворце, а народ на площади продолжал приветствовать его до тех пор, пока последний «монах» не исчез из виду.
Ради торжественного случая на сегодняшнем пиру была отменена постная часть, и об этом все «братья монахи» были предупреждены заранее. То есть после обедни всем предстояло избавиться от ряс, чтобы на царский пир явиться в праздничном платье. Кто-то из монахов сдирал с себя рясу прямо на ходу и, перебросив ее через согнутую руку, так и шел в трапезную, а кто-то из тех, у кого были во дворце собственные комнаты либо целые покои, отправлялся к себе – переодеться. Все это запрудило человеческую реку, создав заторы и сутолоку на всем первом этаже дворца, по коридорам которого и растеклась человеческая река.
– Здорово, Петр, – услышал Валентин справа от себя Силкин голос.
Он обернулся. Это Сила столкнулся почти нос к носу с Басмановым-младшим.
– Здорово, Сила. Ты один здесь?
– Почему же один? Мы все тут, – ответил за Силку Валентин, проталкиваясь поближе к Басманову. – Подождем чуть-чуть, пока народ схлынет, и к себе поднимемся – рясы скинуть. А ты один, что ли, без брата?
– Он где-то там… – Петька махнул рукой. – Впереди, рядом с отцом.
– Слушай, Петр… – Валентин решил использовать неожиданную встречу в своих интересах. – У тебя пилюльки от головы еще остались?
– Ну… Есть немного.
– Ты их по три гривенных продаешь, как раньше?
– По три с половиной.
– Ух ты… Что так дорого?
– Вот так. Сложно доставать стало.
Валентин приблизился к Петьке почти вплотную и прошептал в самое ухо:
– Нашел нового поставщика?
На Петькином лице мелькнула гримаса испуга. Отстранившись от Валентина, он спросил с вызовом:
– О чем ты? Не понимаю.
Валентин вновь склонился к его уху.
– Я знаю, у кого ты их брал. Когда ты обыскивал убитую тобой девку, я видел это. И как ты пилюльки у нее из одежды доставал, тоже видел.