Спасти Кремль
Шрифт:
На балконные перила села пёстренькая славка. Из дверей наружу высунулась стриженая под горшок кудлатая голова. Пичуга вспорхнула, испуганно свистнув. Барин обернулся.
— Что? С уловом?! А?! Славно! Ай, молодцы! — старик задорно крякнул и притопнул ногой. — Наконец-то! Порадовали старика!
Насвистывая марш, он покинул свой пост. Запели старые деревянные ступени. Барин спустился по лестнице вниз, в обставленную старинной мебелью гостиную. Сюда уже привели пленного француза.
Вчера, поздно вечером,
На парадном дворе, под окном, уже собралась кучка любопытных в лаптях, в рубахах поверх портков. Они шептались и подпихивали друг друга локтями.
— Французишка-то — мелкий какой!
— Из вольтижёров, они все ростом невеликие.
— Это чего ж? Кто такие?
— Ну, которые похрабрее, а в гренадеры ростом не вышли, тех, мол, в вольтижёры записывают. Застрельщики они, во как. Ну, егеря, по-нашему.
— И откуда ты всё знаешь?
— А он под окном сидит часто. Сидит — уши развесит….
— Да тише вы, не слышно ничего.
Раздался строгий голос барина. Барин говорил по-иностранному. Отставной полковник Курятников допрашивал пленника по всей форме — какого тот полка, под чьей командой, где его товарищи.
Французик молчал. Вид у мальчишки был слегка смущённый, будто он не выучил урока и оттого не знал, что отвечать. Он думал-думал, да так и ответил — «не знаю». Это было сказано честно, коротко и по-французски.
Под окном послышались сопение и возня.
— Что говорит-то?
— Отпирается.
Старый барин прошелся взад-вперёд, скрипя сапогами и паркетом, и снова повторил вопрос. Пленник замялся, потом пространно объяснил на хорошем французском, что он на самом деле никакой не француз, потому и не может ответить на все эти вопросы.
— Ну, что там? — послышался шёпот из-под окна.
— Да всё то же. Отпирается!
— Отвечайте сию же минуту, кто вы тогда такой? — теряя терпение, громко картавил Кузьма Ильич.
— Да свой я, русский, — растерянно отвечал мальчишка, всё ещё по-французски.
— Русский?? — поразился барин, перейдя на родной язык. Он негодующе хлопнул себя по коленке. С парика посыпалась пудра.
— А?! Да ты… ты говорить-то по-русски умеешь?
— Конечно! — звонко возмутился пленник на чистейшем русском языке. И, взглянув исподлобья своими большими карими глазами, довольно непочтительно пробурчал себе под нос:
— Уж не хуже вас.
Барин крякнул от изумления, как будто заговорил письменный стол или напольная ваза из китайского фарфора.
— А?! Что?? Языка, называется, достали! — воскликнул он с досадой. — Гришка! А?! Гришка! Ты кого мне привёл?!
Гришка виновато развёл руками, замычал что-то нечленораздельное. Под окном зашептались:
— Кричать изволят. Недовольны.
— Слышь-ка, не француз он никакой.
— Может, шпиён?
— Да ты погляди на него — мальчонка совсем.
— А по-ненашенски ловко лопочет. И в мундире в ихнем… Шпиён, не иначе.
— Будет тебе шпиён во французском мундире-то ходить!
— А можа он переодеться не успел.
— Но-но. Мели, Емеля…
— А вот, сказывают мужики, ввечеру-то адова громадина у Косого брода взорвалась. Вроде как с неба свалилась! Супостаты небось запустили…
— А ты что молчал? — тем временем напустился на Русю отставной полковник. — А?!
— Да я говорил… Дядьке тому, который меня скрутил. А он мне тряпку в рот сунул.
— Говорил… Ты говорил, да он тебя не услышал.
— Да я орал, вообще-то.
— Орал… Вот он тебе кляп и вставил… И нечего было так рот разевать. — Его превосходительство с досадой махнул рукой. — Глухонемой он.
Видно было, что его превосходительство немного смягчился.
— Развяжи-ка его, Григорий, — и барин выразительно помахал руками в сторону пленника. Кудлатый чёрнобородый Григорий кивнул, развязал Руське руки и вопросительно поглядел на барина.
— Иди, голубчик, иди, — махнул тот немому. Потом присел на стул и с интересом уставился на мальчика.
— Ну, рассказывай теперь по порядку — кто таков, куда путь держишь.
Руслан медленно повращал затёкшими запястьями. Потом, осторожно подбирая слова, чтобы не ляпнуть лишнего, начал свой рассказ.
Он вкратце рассказал про Воронцово и огромный дирижабль, про мышей и кота, из-за которого он улетел в небо, про сестру, оставшуюся внизу, про полёт и приземление, а точнее приводнение, и про мальчишку-француза, у которого отобрал мундир и башмаки.
Чем дольше Руся говорил, тем больше смущался. На словах всё получалось как-то уж совсем по-суперменски. Однако распространяться о том, как у него тряслись поджилки, Русе тоже не хотелось. Эти подробности он почёл за благо опустить. Наконец, мальчик с облегчением замолчал.
— Так вот значит, что за диковина у Косого брода свалилась. Мне уж разведка донесла, что с неба в реку черти попадали. Я думал — брешут, народ-то у нас суеверный… А ты, брат, оказывается, ловок, — одобрительно заметил барин, глядя на покрасневшего Русю с удивлением. — А с виду и не скажешь… Ну, оставайся пока у нас. Теперь всякий человек на счету. Ты, к тому же, не с пустыми руками пришёл — ружьё принёс. Идёт?
Руся не отвечал, как будто решался на что-то.
— А?! Что молчишь? Как тебя, то бишь… Руслан? Так идёт или нет?