Спасти посольство
Шрифт:
Тем временем Акимов бросается в кабину и начинает в самое ухо орать командиру, что они должны экстренно снижаться, но плавно опуститься, чтобы висящий солдат мог стать на ноги. Второй пилот и бортмеханик удивленно таращатся, командир что-то орет в ответ, но капитан не может разобрать: то ли тот говорит, что это невозможно, то ли соглашается и сообщает, что именно так все и сделает. Акимов наклоняется к самому лицу пилота, и только тогда услышал, что именно тот говорит. Оказалось, совсем не то, что он думал. Летчик просто
За те несколько минут, которые они приближались к земле, Акимов и Матвеев эмоционально выложились полностью. Старший лейтенант подбадривал болтающегося внизу солдата: показывал большой палец, зачем-то делал ему «козу», считая, что это тоже ободряющий знак, широко улыбался, изображая личную веселую уверенность в благополучном исходе дела. Капитан то и дело бегал ободрить пилота — мол, все идет нормально, дело-то нехитрое, а с меня вот та-а-а-кая бутылка…
Наконец, земля приблизилась настолько, что стало видно, как ложится под напором воздуха трава, обнажая растрескавшуюся почву.
— Потихоньку, дорогой, аккуратно, — заклинает Акимов командира, который опускает тяжелую машину буквально по сантиметру.
— Держись, браток, чуть-чуть осталось, — уговаривает Матвеев.
Но Фёдоров его не слышит, да и не слушает. Опасность разбиться миновала. Но тут же появилась новая… Солдат тревожно смотрит то на приближающуюся землю, то на нависающую сверху громаду вертолета. Главное, чтобы его не раздавило.
Ноги коснулись земли мягко, будто он спрыгнул с табуретки. Руки мгновенно расстегнули подвесную систему, и, освободившись от лямок, Фёдоров отбежал в сторону, для верности — метров на пятьдесят.
— Все, опускай! — сказал Матвеев, втягивая верхнюю половину туловища в кабину и обессиленно переворачиваясь на спину. Акимов побежал к пилоту.
— Все, он отцепился…
Вертолет мягко коснулся земли. Двигатель смолк, только винт по инерции со свистом резал жаркий, пахнущий степью воздух.
— Ты пробовал чайной ложкой ведро вычерпывать?! — поворачивается к Акимову пилот, но того уже и след простыл.
— А тонну крупы по зернышку пересчитывать пробовал? — по инерции продолжает пилот, удивленно глядя на свои трясущиеся руки. — Что же ты меня заставляешь шесть тон по сантиметру спускать?!
Хотя он высказывается в пространство, второй пилот и механик внимательно слушают и сочувственно кивают.
А капитан Акимов и старлей Матвеев бегут к Фёдорову. Тот сидит на земле и неумело крестится.
— Ты цел?! — кричит Матвеев.
— Цел? — вторит ему Акимов.
— Да вроде пронесло… — заикаясь, отвечает солдат. И неожиданно спрашивает: — А мне этот прыжок засчитают?
Офицеры переглядываются. С одной стороны, можно было рассмеяться, а с другой — как-то и не до смеха.
— Вертолет ты покинул, парашют раскрыл, приземлился… — говорит Матвеев. — Значит, формально совершил обычный прыжок. Конечно, засчитаем!
Акимов неопределенно хмыкнул.
— А с другой стороны, основной парашют цел, запасной не использовался, значит, формально никакого ЧП не произошло. Только, сдается, что этот «обычный прыжок» нам еще припомнят! И не раз!
Афганистан. Кабул
Весь день Шаров чувствовал себя разбитым, не в своей тарелке. Он был раздражителен, взвинчен, его не покидало чувство какой-то тревоги, даже ощущение приближающейся беды. С настоящими профессионалами такое случается, и очень часто дурные предвидения сбываются.
Солнце садится, и его косые лучи уже не так горячи.
«Что-то обстрелы прекратились, — думает Александр. Он стоит во дворе посольства, прислонясь спиной к прогретой за день стене, и смотрит, как к нему бежит прапорщик-пограничник из взвода охраны. — Может, Хекматияр не хочет ссориться с Шах Масудом? Теперь вроде он хозяин Кабула…»
— Александр Михайлович! — Подбежавший пограничник протягивает сложенный листок бумаги. — Там какой-то человек передал для вас…
Шаров разворачивает засаленную, грязную записку.
«Сегодня в восемь вечера мать Бахтияра придет к чайхане Ахмеда. Касым».
— Этот человек ушел? — настороженно спрашивает разведчик.
— Я сказал, чтобы подождал. Стоит на улице, возле входа.
— Пошли…
На проходной его действительно ждет кряжистый мужчина лет пятидесяти. Халат, чалма, мягкие короткие сапожки… Держится спокойно, уверенно, взгляд и движения выдают того, кто и оружие привык держать, и невзгоды преодолевать.
— Ты кто? — спрашивает резидент.
Пришедший бросает на Шарова настороженный взгляд и опускает глаза.
— Друг Касыма.
— А где он сам?
— В горы уехал. Племянник заболел.
— А вернется когда? — У Александра Михайловича зарождается какое-то смутное недоверие.
— Завтра. Вечером.
— Зайдем ко мне, потолкуем, — предлагает он.
— В другой раз. Мне идти надо.
Мужчина поворачивается и уходит. Шаров смотрит вслед быстро удаляющемуся человеку, и тревога его возрастает.
— Что-то здесь не то, что-то здесь не то… — бормочет он, направляясь в помещение резидентуры.
Здесь его подчиненные пакуют не подлежащие уничтожению документы.
— Что-то стряслось, Александр Михайлович? — взглянув на резидента, спрашивает старший лейтенант Хохлов, укладывая в железный ящик папку с приказами.
— Пока не знаю. От Касыма записку получил, но что-то она мне не нравится… — сказал подполковник, качая головой.
Сотрудники переглянулись.
— Почерк его? — спросил старший лейтенант Козлов.
— Его, — кивнул Шаров. — Только какой-то корявый и ломаный.