Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
– Молодчинка ты моя! – обронил я, не думая.
Засмеявшись от нахлынувших чувств, Тамара повела меня к столику. Жозефина Ивановна понимающе улыбнулась, а Софи испытала такое облегчение, что захихикала:
– Виновница торжества виновника ведет!
– Ага! – радостно воскликнула Тома. Села и заерзала: - А что у тебя в портфеле?
– Тому-уся… - с ласковым укором выговорила бабушка.
«Ага… - подумал я. – Мелкая признала родство!»
– Мы тут проявили инициативу, - с притворным оживлением заговорила Жозефина Ивановна. – Заказали салаты, горячее… Против «Мадеры» ты ничего
– Полностью «за»! – уверил я ее, щелкая замком портфеля. – Понимаю, что рано… Но к чему терпеть нетерпение?
Яркая упаковка привлекла внимание всей троицы.
– Масляные краски «Роуни», - объявил я без обязательного придыхания, - тридцать шесть цветов. Это тебе, Томочка!
– Ой! – Мелкая накрыла ладонями пылающие щеки. – А я еще не умею, чтобы из тюбиков… Масляными…
– Научишься! – воскликнула Ёлгина, постреливая глазками – морские офицеры и курсанты-нахимовцы так и вились по палубе.
– Спасибо… - Тома часто заморгала.
– А это от всех нас! – Жозефина Ивановна поспешно выложила ладную коробочку, и пододвинула ее ко мне.
Я распечатал подарок, и достал… ремень. Блестящая кожа с узором так и переливалась на солнце.
– Только не говорите мне, что это было крокодилом…
– Нет, конечно! – рассмеялась Гессау. – Они в Средней Азии не водятся! Это было коброй.
– Коброй?! – ахнула Софи. – Ничего себе…
Освоившись, я подхватил бутылку, и плеснул в четыре бокала, слегка обделив Тамару. Пить не хотелось, на меня и так накатил релакс.
Чувствовалось, что скромный «деньрожденный» пир удастся, что мы хорошо посидим и наболтаемся вволю.
Я расскажу про Лондон, Жозефина Ивановна – про свою старую подругу, которая поселила у себя всех троих и, конечно же, пустит на постой четвертого… Софи натанцуется с капитанами и старлеями, повесившими кители на спинки стульев… И Тома нарезвится всласть, и мне станет легко и просто, до того, что стану подкалывать «фрау Гессау», дерзко намекая на «темное» коминтерновское прошлое…
– Я хочу выпить за то, что наконец-то стану летать по паспорту, а не по свидетельству о рождении, как детёнок… - луч солнца запутался в моем бокале, высвечивая золотистый цвет вина. – Но этот тост – за тебя, Томочка. Я как-то глупость сморозил, пожелав законсервировать твою свежесть, твою юность и чистоту… Зачем? Ты и так останешься юной и чистой, только станешь еще красивее, еще умней! За тебя, Томочка!
– За твои чудесные пятнадцать годиков! – воскликнула Софи.
– Будь счастлива и любима, Томуся, - проворковала Жозефина Ивановна.
– Буду! – вытолкнула Мелкая, глядя мне в глаза, и стеснительно улыбнулась.
Пятница, 21 июля. День
Винница, 2-й переулок Черняховского
Я малость заплутал в лабиринте частного сектора. Помнил, что Тома упоминала Черняховского. Улицу его имени я нашел, прогулялся по ней, но нужный дом оказался магазином «Продукты»…
Уже отчаявшись, случайно набрел на 2-й переулок, названный в честь славного командующего – и вздохнул с облегчением, увидав
– Цы-ып… цы-ып… Цып-цып-цып, проклятущи…
– Здравствуйте! – громко сказал я через забор. – А Тома Афанасьева здесь живет?
Бабушку Томы я видел всего раз, на фото в альбоме у мамы Любы. Ошибиться было нельзя – те же гладко зачесанные седые волосы, скатанные под гребешок; круглые очки в тонкой, некогда золотой оправе… И даже платье то же самое, с белым кружевным воротником.
Глянув на меня из-под руки, старушка напевно ответила:
– А вона на ричку пошла, купатыся! А шо?
– Спасибо! – торопливо обронил я, и зашагал к Южному Бугу – река проблескивала за огородами, та садочками.
Мои губы повело вкривь. Помнится, еще в школе грозился заехать в гости. Только вот после Ленинграда случилась Черноголовка – и мне расхотелось навещать одноклассницу.
«Одноклассницу, значит…» - подумалось с издёвкой.
А память назойливо замещала негатив видениями последних дней – как мы купались на Хрустальном и в Казачьей бухте… Как мне спалось на старой тахте под шелестящим балдахином из виноградных лоз – теплая ночь звенела цикадами, в звездном свете белели стены дома, сложенные из ракушечника, и толкался в уши слабый шелест прибоя…
Я кисло поморщился, и повел головой, отмахиваясь от воспоминаний, как от зудящего комарья.
Смутно было на душе. Даже четко выразить, зачем я приехал сюда, не получалось. Подлизываться к Томе, чтобы простила измену? Так она не знает ничего про Олю, и не узнает, во веки веков. Аминь.
«И никому я не изменял! – сорвалась мысль. – И отстаньте вы все от меня…»
Просто выполняю данное впопыхах обещание? Может быть. Мы порой мучаемся догадками, не разумея собственной натуры. А мозг даже не ставит нас в известность о решении, принятом в обход сознания. По велению некоего, незамеченного нами импульса, вдруг срабатывает сложнейшая химия, нейромедиаторы где-то в коре окропляют синапсы – и человек бежит туда-не знаю куда, за тем-не знаю, чем…
«Или ты просто желаешь убедиться, примет ли тебя запасной аэродром?»
Набитая колея, изображавшая переулок, сошла на нет, затягиваясь ползучей травкой, выводя на белый речной песок. Южный Буг лениво плескал в берег, под ногами хрустели овальные ракушки. Пацанва с гиканьем покоряла речные просторы, верхом на огромных надутых камерах от «кразовских» шин, а девчонки-малолетки заливисто вопили, бегая по мелкой воде.
Я замер. Тома выходила из волн, как Афродита – вот река ей по грудь… По пояс… По колено… Синий купальник мало что скрывал, хотя и прятать особо было нечего, а длинные стройные ножки и без того на виду.
Девушка отряхнула подмоченные волосы, прошлась по пляжу с трогательным достоинством пробудившейся женственности, огляделась рассеянно… И заметила меня.
Не поверив, пару раз хлопнула ресницами, а затем взвизгнула и бросилась навстречу.
– Дю-юша!
Тома с налету обняла меня, покосилась кругом – и храбро чмокнула в губы.
– Ты приехал! – выдохнула она.
– Ага! – подтвердил я, с удовольствием тиская мокрую талию.
– Ой, я тебя сейчас всего вымочу!
– Да ладно… - благодушно заворчал я.