Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
Сон всё обнулил.
Вторник, 27 июня. День
Ленинград, Измайловский проспект
Мою вялость и сумрачную неразговорчивость мама приписала волнению перед матолимпиадой. «Ох, это же такая ответственность!»
Папа держался версии попроще: «Переживает, что найдут замену для Лондона, и полетит не он!»
А я и не спорил. Вот, тоже интересный психологический выверт… Как раньше-то переживал:
А сейчас во мне оседало тупое спокойствие.
Выпустят? Ну, и ладно. Не выпустят? Так мне и надо…
Нет, я бы не сказал, что «влачил в печали дни свои». Вот еще… Чтобы уйти от мира скорбей и тревог, я вплотную занялся решением гипотезы Таниямы, а математическое мышление не допускает никаких отвлечений, ослабляющих логический напряг.
Вообще, для математика характерно доминирование логической схемы рассуждения, доведенное до предела. Этому помогает лаконизм - благородная скупость доказательств, беспощадное отбрасывание всего, что не абсолютно необходимо для великолепной полноценности аргументации…
Затрезвонил телефон, обрывая неспешный ход мысли.
– Алло?
– Здравствуй, Андрей.
Мое отражение в трюмо вытаращило глаза.
– З-здравствуйте, Жозефина Ивановна… А вы где?
– В Пулково. Надеюсь, ты проводишь меня к Тамаре? Хоть с внучкой познакомлюсь…
Стреножив эмоции, обговорив время и место, я положил трубку. Запыхтел, успокаиваясь, и пожал плечами. Ну, и с чего так волноваться? Может, как раз всё к лучшему образуется…
Шустро обувшись и подхватив модную куртку-ветровку – сам сшил из джинсы – я выскочил за дверь.
Тот же день, позже
Ленинград, улица Фрунзе
– София – участковый врач, поступила в институт повышения квалификации, выучится на терапевта… - солидно излагал я цензурированную версию. – Они с Томой вдвоем снимают квартиру, а в августе должны переехать в свою…
– Понятно, - губы у Жозефины Гессау дрогнули в хитренькой улыбочке. – И кто из них – твоя девушка?
– Жозефина Ива-ановна! – затянул я, изображая обиду. – Вы что? К Томе я отношусь, как к сестре, а Софи слишком стара для меня… Это она сама так сказала!
– Ладно, ладно… - ехидный зигзаг изломил губы моей визави. – Долго еще?
– Пришли! – я торжественно качнул «бабушкиным» чемоданом, куртуазно отобранным при встрече.
Солнце пригревало, и я облегченно вдохнул прохладный воздух парадного. Оборот лестницы… Еще…
Звонок приглушенно рассыпался за дверями, и вскоре настороженный голосок осведомился:
– Кто?
– Я!
Запоры радостно щелкнули, распахивая дверь – и Мелкая, показавшись на пороге, вдруг отступила, пригасив улыбку. Я не сразу понял, в чем дело, а вот Жозефина Ивановна мигом сообразила, и спокойно молвила из-за моего плеча:
– Я не за тобой, а к тебе. Можно?
– Проходите… - забормотала девушка, пропуская гостей – и бросая на меня умоляющий взгляд.
Я ободряюще улыбнулся: всё нормально, сестричка!
– Не беспокойся, Тома, - с притворным вздохом сказала нечаянная родственница. – Скверная из меня бабушка
Мелкая вспыхнула, выдавливая натужную улыбку, но момент общей неловкости сгладила Софи. Выглянув из дверей, она мило улыбнулась, вытирая руки о передник, и зажурчала:
– Поговорить и за обедом можно! Прошу к столу!
– пройдя на кухню, Ёлгина повысила голос: - Сразу признаюсь: мои отношения с кулинарией – весьма напряженные! Готовила Тома…
Мы чинно уселись вокруг стола, и Софи выставила целую миску салата из помидоров и огурцов, с обилием мелко порезанного укропа, и сдобренное «Провансалем». Белое, словно взбитое пюре подавалось отдельно, как и блюдо с отварными сосисками. Мелкая покраснела.
– Курица кончилась… - сбивчиво оправдалась она. – Вот я и…
– Томочка, - пропел я, - все очень-очень вкусно!
– Действительно, - все еще черные брови Жозефины Ивановны вскинулись удивленным «домиком». – Не пюре, а произведение искусства. Я не подлизываюсь!
– Вы… - несмело затянула Тома. – Мой папа – ваш сын?
– Да, деточка… - вздохнула бабушка.
– А… дед?
– Деда больше нет… Мне и самой-то семьдесят уже, а Вернер был куда старше.
– Семьдесят?! – поразилась Софи. – Не может быть!
– Может, - усмехнулась Жозефина Ивановна, обращая взгляд на Тому. – Мы с твоим дедом познакомились в сорок втором… Я проходила переподготовку в Новосибирске, а Вернер Эберлейн… жил в Могочино. В сорок третьем родился твой отец, Тома. Вернер настоял, чтобы Эрнесту дали его фамилию. Потом… жизнь развела нас с дедом. Мы с твоим папой жили в Ташкенте, я преподавала немецкий в тамошнем университете, а в шестьдесят третьем Эрнест встретил твою маму… Ее отец был самураем, как он сам признавался, а звали его то ли Токаси, то ли Тосио… не помню уже. Работал сначала в Японском коммунистическом, потом в Туркестанском бюро… Дочери он дал имя Дзюнко, но все звали девочку Зинкой. Так и в паспорте записали…
– Да… - вытолкнула Мелкая. – Мама рассказывала…
– Чуть не забыла… - ворчливо заговорила Жозефина Гессау. – Я вам немножко фруктов привезла – клубники, черешни… Тут, на северах, такое не растет!
Она выставила на стол пару трехлитровых банок, по самые капроновые крышки набитые отборными плодами из солнечного Узбекистана.
– Здорово… - простодушно восхитилась Софи. – Будет на десерт! – и похвасталась: - А мы с Томой тоже скоро – на юга! В Крым!
Мелкая посмотрела на меня, тая вопрос в зрачках, я ей ласково подмигнул.
– Поедете с нами? – с запинкой предложила внучка.
– С удовольствием! – прочувствованно ответила бабушка.
Среда, 28 июня. Вечер
Ленинград, Литейный проспект, «Большой дом»
Вкрадчивая синева вечера помаленьку наливалась непроглядной чернотой, копила мрак за стеклами, а город будто противился наступлению ночи – сиял тысячами окон, зажигал фонари… Суетливые потоки машин, словно подкрепление силам света, скрещивали лучи фар.