Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
Я болезненно поморщился и бросил ей в спину:
– Наташ...
Что говорить, я на самом деле не представлял - она застала меня врасплох.
Кузя чуть укоротила следующий шаг, но потом упрямо мотнула головой и, не оборачиваясь, отчеканила:
– Подумай еще, Соколов, это полезно.
Дверь она прикрыла аккуратно, без хлопка, и я остался в классе один.
Я задумчиво потер подбородок.
Нет, на самом деле, об этом можно было смело не думать.
Да что там, об этом нужно было не думать!
Но...
Вот именно,
– Хорошо, подумаю, - согласился я негромко, и Ленин с портрета над доской посмотрел на меня с одобрительным прищуром.
На короткий миг я остро позавидовал Ильичу: ведь, по сути, ему было дано не много, и спрос оттого был невелик.
"Интересно", - подумалось мне вдруг, - "кто до меня здесь корректировал? Будда? Христос? Ох... А страшно-то как...".
Тот же день, поздний вечер,
Ленинград, Измайловский проспект.
Домой я вернулся в начале одиннадцатого.
– Все в порядке, - доложил маме, - я проверил.
И, правда, в этот раз заселение Мелкой прошло успешно. Сразу после школы я оставил ее в съемной двушке около Парка Победы, а сам понесся по окрестным магазинам, подтаскивая в квартиру закупленную утварь и продукты. Уехал оттуда я поздно, зато сытый и успокоенный.
– Бедный ребенок, - качнула мама головой. Потом посверлила меня обеспокоенным взглядом и выдала распоряжение: - Чтоб в субботу привел Томочку на ужин.
Я открыл было рот, чтобы уточнить "какую из?", но наткнулся на грозовые всполохи в глазах напротив, и счел за лучшее вытянуться в струнку, вскинув руку в пионерском салюте:
– Будет исполнено!
– Клоун, - негромко хмыкнув, сказала мама и поправила мне задравшийся воротник.
Из кухни, чуть скособочившись на правую сторону, вышел, пошаркивая, папа, и мы неловко обнялись.
– Ужинать будешь?
– деловито уточнила мама.
Я взглянул на часы: до ближайших новостей на "Rai Radio 1" оставалось пять минут.
– Чай пошвыркаю, с вареньем. Но чуть позже, - и пошел в свою комнату.
– Вот...
– услышал, как за дверью начала жаловаться мама, - приходит домой в ночи, сытый и довольный...
Что ответил папа, я не разобрал. Присел на корточки у прогревающейся "Ригонды", подкрутил звук и заскользил по длинным волнам.
Фамилий не прозвучало, лишь в общем: "бойня на Марио Фанни" да "сорвана попытка похищения". Шестнадцать погибших - почти в три раза больше, чем в прошлый раз...
Да, страшно. И неисправимо.
Пущенное мною чуть иначе, Колесо Истории перетирало на этой новой колее жизней как бы не больше, чем прежде.
Сколько уже на мне? Десятки? Сотни? Тысячи? Я ведь даже порядка не знаю...
Щелкнул клавишей, выключая приемник, и осмотрел опустевшую без Мелкой комнату.
"Хорошо, что ее нет", - пожухлым листом мотануло в опустевшей голове обрывочную мысль, - "не видит, как меня размазывает..."
Я пошел в прихожую, как робот - на прямых, не сгибающихся в коленях ногах, наклонился к зеркалу и принялся безуспешно выискивать изменения на своем лице. Ничего. Ни седины на висках, ни, хотя бы, многозначительных морщинок в углах глаз. Только под носом начинает темнеть жалкая поросль, но так ей еще год тянуться до первой бритвы.
– Что, - негромко прозвучало за спиной, - любуешься?
Я покосился на папино отражение.
"А ведь мне теперь просто нельзя проиграть. Столько уже заплатил! Чужими жизнями, не серебром".
– Мама спать легла?
– уточнил полушепотом.
Папа кивнул в ответ.
– Пошли тогда на кухню, - предложил я.
Сели за стол. Я налил чаю и подвинул себе вазочку с тягучим вишневым вареньем.
– Мама говорит, что ты уже и домой не всегда на ночь приходишь, - начал папа разговор.
Я доверительно наклонился к нему:
– Да вот думаю, не пойти ли в разгул.
Папа глянул остро и помолчал, что-то напряженно обдумывая. Потом спросил:
– Ну, и кому ты этим сделаешь хуже?
Я криво усмехнулся:
– Вот ты не поверишь, но я думаю об этом каждый день.
Папа с тоской посмотрел на разобранную для чистки трубку, душераздирающе вздохнул и взялся за ершик.
Я торопливо глотал горячий чай. Обычно сладкое варенье сегодня горчило.
– Я тоже...
– сказал, наконец, папа, - я тоже об этом думаю.
Я ткнулся лбом в твердое отцово плечо и посидел так, закрыв глаза. Потом предложил негромко:
– Давай тогда вместе думать.
И, не дожидаясь ответа, пошел в комнату спать.
Как я и ожидал - день получился тяжелым.
Глава 9
Пятница 17 марта, 1978, день
Ленинград, Измайловский пр.
Дуло вдоль проспекта немилосердно. По северному злой ветер вымораживал скулы и гнул пешеходов к земле. Я нырнул в долгожданную подворотню, словно солдат в окоп из-под обстрела, и с облегчением перевел дух. Смахнул со щек невольные слезы и заторопился дальше, в свой сумрачный подъезд. Пусть в нем попахивает плесенью из подвала, зато от пузатых батарей щедро расходится жар, а за это я сейчас был готов простить многое.
Взлетел, постепенно отогреваясь, на три с половиной лестничных пролета вверх и замер на полушаге, ошарашенный открывшейся картиной. На уровне моих глаз, на фоне той самой желанной батареи ярким пятном выделялись знакомые финские сапожки с приметно-красным кантом. Я поднял недоуменный взгляд выше. На облупившемся подоконнике сидела, нахохлившись, Софья и остановившимся взглядом смотрела куда-то сквозь стену дома напротив. На полу в углу стояла средних размеров ободранная клетчатая сумка.
– Эй!
– я крадучись поднялся по оставшимся ступенькам и осторожно пощелкал пальцами перед ее лицом.