Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
Девушка вздохнула, глубоко и прерывисто.
– Ты меня порой пугаешь. Да даже и не порой!
– она обвиняюще ткнула в мою сторону пальцем, - ты сейчас не похож на школьника. Да даже и на студента-то не похож!
– Ну, у каждого - свои недостатки, не так ли?
– я взялся за подстывший кофе, - так как тебе мой вариант решения задач? Ты согласна?
Она задумалась, покусывая уголок рта. Вид у нее был слегка пришибленный. Потом решительно тряхнула головой:
– Да. Только мой вклад тут невелик.
– От каждого - по
Софи с грустью заглянула в пустую кружку.
– Ладно, - сказала, - что там у тебя за план на отца?
– Ну, смотри, - я вальяжно откинулся на спинку, - я хочу выкупить его у бабетты. Дам ей денег на обмен её комнаты в коммуналке на однокомнатную квартиру в центре, а она за это напишет отказное письмо, в котором признается, что не любит отца и готова разменять отношения с ним на квартиру. Вот тут-то ты мне и нужна: с меня - деньги, а с тебя - общение с бабеттой и маклером. Изобразишь женщину, что тоже заинтересована в отце. Как тебе такой замысел?
Софья застыла с приоткрытым ртом. Глаза ее смешно выпучились.
– Ты это серьезно?
– отмерла она потом.
– А что тебе не нравится?
– спросил я настороженно.
– Все!
– отрезала девушка категорично.
– А конкретней?
– я недовольно насупился.
– Почему ты думаешь, что, написав такое письмо, она действительно оставит твоего отца в покое?
– Ну, потому что иначе мы подкинем это письмо отцу...
– я вдруг почувствовал, что, будучи высказанной вслух, эта идея стала звучать совершенно по-идиотски. Щеки мои предвкушающе затеплились.
Софья эффектно взмахнула ресницами и, крепко прижав заломленные руки к груди, уставилась на меня с мольбой, а потом воскликнула - трагически, не своим голосом:
– Дорогой, меня заставили!
– и, сменив тон на восторженный, продолжила: - Зато теперь у нас с тобой есть своя квартира!
Я уставился вдаль, медленно переваривая услышанное. Затем застонал и тяжело уронил голову на руки.
– Буратино...
– протянула Софья насмешливо. Потом меня заботливо потрепали по волосам, - какой же ты все-таки Буратино... И ведь как только что меня запугал... Черт-те что чуть было о тебе не подумала!
Я с трудом поднял голову.
– Что же с отцом-то делать?
– Ты оцени, - ехидно улыбалась Софья, - как хорошо, что у тебя есть я. Да это вообще не мужского ума дело. Ты только что это блистательно доказал. Оставь мне.
Я задумчиво свел брови.
– Справишься?
– Уж всяко лучше тебя, - фыркнула Софья.
– Хорошо, - медленно кивнул я, глядя на своего первого возможного соратника, - хорошо, берись.
Глава 11
Пятница, 24 марта 1978, утро
Ленинград, Измайловский проспект
Каникулы! Смешно, ей-богу, смешно, но радость от этого немудреного факта начала переполнять меня еще в утренней дреме. Я просыпался с улыбкой, лягал сбившееся в ком одеяло, сладко под ним потягивался и, мечтая о чем-нибудь, постепенно проваливался обратно в короткий сон.
Хотя... Почему "о чем-нибудь"? О ком-нибудь!
Определенно, совершенно определенно: мечталось о ком-нибудь, причем довольно нескромно. Явственно хотелось заласкать мою Томку до самого до предела, и я тискал во сне подушку, словно любимую девушку.
Подаренные духи вдруг сдвинули в Томе что-то важное. В ней стало просыпаться новое, незнакомое, просыпаться и с интересом озираться: больше пока на себя и в себя, но доставалось немного от того внимания и мне.
Нам было уже вполне уместно сделать еще один шажок навстречу друг другу, но время... Последние две недели мироздание словно задалось целью гнать меня вперед, безоглядно и безостановочно: спасение и устройство Мелкой, вывод на дальнюю орбиту Гагарина, отец с бабеттой и, паровозиком - Софья на подоконнике... Матолимпиада, Польша и где-то на заднем плане - мягкая поступь Лапкиной и агентов ЦРУ.
Я элементарно зашивался: спать ложился далеко за полночь, а просыпался уже на морозце, шагая в школу.
Каникулы... Улыбка моя померкла: опять эта вечно сидящая у Томы дома бабушка-охранительница, а теперь еще и у меня долечивающийся после операции отец. А, значит, опять пристанищем будет для нас лишь истертый подоконник на лестничной клетке... Послезавтра - отбор на всесоюзную. Потом - поездка к академикам в Москву. А в промежутках - учить Кузю и Мелкую шитью (а перед этим еще и достать необходимые ткани, нитки, фурнитуру). И, непременно, запрошенный вчера Андроповым сеанс связи.
Ох уж это мироздание... Где б нам с Томкой смирения набраться?
Я еще немного поворочался под одеялом, а потом вдруг понял, что проснулся окончательно. Лежать стало невтерпеж, и я двинулся на звуки, что доносились с кухни.
– Привет, - сказал, опершись плечом о косяк.
– Привет, - эхом откликнулся папа и сунул точильный брусок под кран, а потом провел по нему намыленной рукой.
На столе развалом лежала куча разномастных ножей.
Шур-шур, шур-шур: папа начал методично водить очередным лезвием по оселку.
Я протиснулся к окну и посмотрел на небо: с него монотонно сеял дождик.
"Значит", - подумалось с довольной ленцой, - "сегодня без пробежки".
– Есть несколько стратегий подбора жены, - вдруг не с того ни с сего начал папа, все так же точа лезвие.
Правой стороной. Левой. Правой. Левой.
Шур-шур. Шур-шур.
– О!
– я повернулся, иронично вздергивая брови, - с самого да со с ранья... Так меня.
– По любви, - папа поднял нож на уровень глаз и задумчиво пригляделся к отблеску на кромке. Потом недовольно качнул головой и снова смочил брусок водой.