Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
– А...
– протянул, распрямляясь, - уже приехал?
Кожа на лице у него была какой-то серой, тусклой, будто припудренной, и сам он был весь из себя несчастный и усталый.
– Ты здоров?
– встревожился я, - что-то случилось?
– Здоров?
– негромко и с сомнением переспросил папа, словно вопрос неожиданно поставил его в тупик. Потом воскликнул невпопад: - Да уж конечно!
– и боком пошел мимо меня в комнату.
Он уже собирался притворить за собой дверь, но тут вспомнил, что забыл кое-то у меня спросить,
– Да... Как отрешал-то?
– Хорошо отрешал, - осторожно ответил я, разглядывая его с легкой опаской, - еду летом в Лондон, на международную олимпиаду.
Он чуть оживился, услышав про Лондон:
– Это хорошо: мир посмотришь... А меня осенью вот тоже в Марокко посылают на конференцию. Сразу восемь мест пришло на этой неделе. Кеша поедет, Марьянович, Смирнов...
– из груди его вырвался протяжный то ли вздох, то ли стон, и папина речь пресеклась.
Я нахмурился, припоминая: вроде что-то такое было, с Марокко, но несколько позже. Или нет?
– А ты молодец, - папа с усилием распрямил плечи, а потом шагнул ко мне, приобнял и похлопал по лопаткам, - молодец. Надо же... Молодец.
Спиртным от него не пахло, и моя первая гипотеза приказала долго жить.
– Ты выглядишь как-то не здорово, - повторил я с подозрением в голосе.
Он еще раз подвигал плечами и стал чуть выше ростом. Посмотрел на меня строго:
– Женщины, - сказал так, будто этим словом объяснялись сразу все горести мира.
– Клубники хочешь? Черешню?
– спросил я после короткого молчания.
– Я полежу... Минут тридцать. Или, вдруг, засну.
– Ну, значит, потом...
– сказал я и, словно оправдываясь в чем-то продолжил: - я на нас отложил.
На папином лице проявилась ухмылка.
– На сколько порций делил?
Я мысленно пересчитал:
– Пять, кроме нас. Но это с Паштетом.
Ухмылка стала шире, и я торопливо добавил:
– Все - друзья. Ну, кроме Томы.
– Ага, - кивнул он с сарказмом, - друзья... Только помни, что дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет с наступлением ночи.
– Да пока выкручиваюсь, - усмехнулся я, разворачиваясь, - ладно, поспи, действительно.
– И не ведись потом на новеньких, - вдруг хрипло каркнул мне в спину папа, - ведь только верность не уценивается!
– О...
– я дернулся, оборачиваясь, - так ты что... Уже все? Разобрался?
Он отвел глаза в сторону.
– Пойду, полежу, - сказал после паузы.
Что было отложено на обед в холодильнике, я так и не понял - смел, не разбирая вкуса. Меня распирало возбуждением, как воздушный шарик - гелием.
– Черт, - шептал я с тревогой и подцеплял что-то вилкой, - черт, черт, черт... Сдвинулось! Только бы не сглазить...
Мама примчалась намного раньше положенного, я только домывал посуду.
– Ну?
– ворвалась вихрем на кухню.
Я победно улыбнулся, и этого ей оказалось достаточно. Ликовала она от души: шумно и темпераментно. Когда я смог-таки выбраться из удушающего захвата, посмотрела на меня озорно:
– А чего это ты весь в помаде? Стой смирно, а то еще свою Мелкую огорчишь, - и полезла, светясь задорной улыбкой, оттирать мне щеки послюнявленным носовым платком, - не завалил, значит?
– Не-а, - я невольно задрал нос, - летом в Лондон еду.
– Ух...
– начала она восклицать что-то и резко прервалась, заметив папу. Он маячил в дверях, молчаливый и неулыбчивый.
Мама судорожно втянула воздух и отвернулась, потерянно глядя в окно. Наступившая тишина с каждой секундой становилась все холодней.
"Что-то я на этой неделе пропустил", - с огорчением понял я.
– Ирочка...
– вдруг сказал папа с мольбой в голосе и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали.
Мамино лицо вздрогнуло удивлением.
"Да", - мелькнула у меня в голове, - "а и верно - я тоже такого давно не слышал".
– Ирочка...
– повторил он сдавленным голосом, преданно глядя ей в затылок.
Она неторопливо повернула голову и посмотрела на него длинно и странно, словно оценивая произведение искусства - подлинник или подделка.
Мир на нашей кухне замер, ожидая вердикта. Между двумя моими вздохами уместилась вечность. Потом, когда сорвавшаяся откуда-то промеж моих лопаток щекотливая капелька пота уже докатила до резинки на трусах, мамины глаза нашли меня. Бровь ее повелительно двинулась.
Я немедленно воткнул взгляд в пол и забормотал:
– Ну... Я тогда пойду, да? По своим пробегусь, давно не видел... Там клубника на столе, черешня...
Мама пошевелила пальцами, поторапливая, и я очутился в прихожей. Впрыгнул в ботинки, сгреб в охапку вещи и выскочил на лестницу.
Опасливо придержал дверную ручку, словно кто-то мог вырваться из квартиры вслед за мной, медленно и протяжно выдохнул. Опустил пакет и куртку под ноги, провел подрагивающей ладонью по влажным у корней волосам. Потом меня стало отпускать: здесь и сейчас от Андрея Соколова уже мало что зависело.
"Нет", - покачал я головой, - "к Афанасьевым потом зайду. Сначала надо узнать, не Софи ли это учудила. Узнать и, возможно, наградить".
Тот же день, ранний вечер,
Ленинград, ул. Фрунзе.
"Сегодня меня здесь не ждут: пока доеду с аэропорта, пока пообщаюсь с Томкой, с родителями... Сюрприз!" - я мечтательно улыбался, тихо-тихо проворачивая ключ.
Петли чуть скрипнули, и мои ноздри жадно затрепетали, уловив аромат крепкого бульона с корешками и специями. Я сглотнул набежавшую слюну и вытянул шею, прислушиваясь к долетающим из глубины квартиры тихим неразборчивым голосам и нерезким звукам.