Спастись еще возможно

Изборцев Игорь

– А тот матросик, – полюбопытствовал Прямой, – что меня ухайдакал, он тоже сержант, или как?

– А ты сам у него и спроси, когда увидишь. Только особо с ним не шути. Не любит он, можно и нарваться.

– От этого подростка? – удивился Прямой. – Ему ж не боле семнадцати.

– Короче, – рассердился Кабан, – сам у него все и расспрашивай, а мне не положено. Лады?

Разговор после обеда что-то никак не клеился, они замолчали, и Прямой рассматривал свое вынужденное пристанище. Дом был в одну комнату квадратов на тридцать с печью посередине. На восточную и западную стороны выходило по одному окну, а на южную – два. Сейчас окна были открыты для света, но все равно глаз дальше легких голубеньких

занавесок, кокетливо скрывавших все, что вовне, не мог ничего разглядеть. У противоположной от него стены стоял длинный кухонный стол, около которого давеча вертелся Кабан; над ним самодельные полки с посудой, а справа, в углу, большая икона Святителя Николая, в покрытом копотью и пылью киоте. Ближе к его креслу – большой обеденный стол и несколько стульев. По стенам три кровати: его, кабанья и незанятая, застеленная зеленым покрывалом. На стенах лохматились и пузырились грязные, в многолетних подтеках, неопределенного цвета, обои. И лишь печь совершенно не вписывалась в здешний неказистый интерьер. Была она выложена красивыми объемными керамическими блоками с орнаментами; на одну ее сторону выходила плита, на другую камин и небольшая лежанка; над каминной полкой высилось резное керамическое панно. Нет, совсем она здесь не вязалась, словно поставлена была по щучьему веленью, каким-то Емелей, лишенным наималейшего вкуса. Кабан, видно, догадавшись о чем думает пленник, спросил:

– Что, нравится?

– О чем вы, господин сержант?

– Да о печке, вестимо, что тут еще может нравиться?

– Ну, ничего себе бабенка.

– Моя работа, – Кабан простодушно улыбнулся, – от начала и до конца. Прежнюю я разобрал – от нее все равно прока никакого, дым один – и соорудил эту. Прими к сведению, все сделано из старого кирпича, глины и цемента, потом покрашено краской, особым, конечно же, образом.

– Ништяк, сержант, адресок оставь на будущее.

– Шутник ты, – махнул рукой Кабан, но было заметно, что похвала пришлась ему впору.

– А ты не родственник тому самому печнику? – полюбопытствовал Прямой.

– Какому самому?

– Ну, тому – другу великого вождя. Помнишь: «Ленин и печник»?

– Ай, да ну тебя…

– Слушай, сержант, – продолжал ерничать Прямой, пытаясь узнать что-то еще, – а зачем светомаскировка? Бомбят?

Но Кабана было не разговорить.

– Не без этого, – ответил он коротко, – поживешь-увидишь.

Прямой прожил около часа и увидел, как в комнату вошел среднего роста худощавый светловолосый мужчина лет сорока пяти. Он отряхнул невидимую пылинку с бежевого джемпера и поздоровался:

– Здравствуйте, Сергей Григорьевич.

Прямой демонстративно кивнул Кабану, мол, что молчишь, здороваются с тобой?

– Сергей Григорьевич, – светловолосый придвинул стул и уселся напротив, – давайте будем серьезней. Я ваш новый следователь, Генрих Семенович, будем знакомы.

– А старый как же? – нашелся Прямой, – Съехал? Жаль, такой был мужчина, настоящий полковник.

– Приятно иметь с вами дело, – Генрих Семенович улыбнулся, – другие, признаться, в вашей ситуации выглядели более бледными.

– Все ништяк, – так же широко улябнулся Прямой, – другие может и не гнили столько же по СИЗО. Я вашего брата повидал.

– Об этом, Сергей Григорьевич, мы еще поговорим, – вежливо прервал его следователь, – а сейчас расскажите вот что. Что произошло с вашей головой?

– Что? – удивился Прямой, тут же вспомнив, что с этого же вопроса начал покойный Гриша Функ. Он и ответить попытался так же: – Да покрасил – и дело с концом.

– Вы, уважаемый Сергей Григорьевич, – следователь продолжал мило улыбался, – выражаясь вашим языком, «не гоните порожняк».

Он достал блокнот и, указывая на покрытую каракулями страницу, сказал:

– Вот, пожалуйста, вчера, двенадцатого июня, в четырнадцать двадцать три, вы, будучи нормальным шатеном, поставили свой автомобиль марки «Мерседес 230» на площадке у дома номер двадцать шесть по улице Советской и прошли в здание переговорного пункта, где сделали четыре звонка. Тексты разговоров прилагаются. Затем проследовали в Детский парк, в сторону туалетов, не доходя, повернули и остановились у летней эстрады. Потом присели на скамейку… нет, простите – на каменную ступень. И сидели… Тут у нас маленький пробельчик вышел: неполадки с аппаратурой…

– Так что было дальше? – заволновался Прямой, – Ну присел я, а дальше?

– Вам виднее, Сергей Григорьевич. Это ж вы присели? – резонно возразил следователь.

– Да не помню я, плохо мне стало… Потом подошел Павел Иванович…

– Кто? – резко выкрикнул следователь. – Этого явно не значилось в его блокнотике. – Еще раз: кто подошел, какой Павел Иванович?

– Ну, Глушков, естественно, кто ж еще?

– Не путайте следствие, не было никакого Павла Ивановича. Или это, по-вашему, пацана так звали?

– Какого пацана? – теперь удивился Прямой.

– Ну, которому вы отдали зажигалку и сигареты?

– А, так я их сам отдал? А я думал, что потерял. Этого не помню! Вот ведь лопухнулся – пять тысяч баксов!

– Пять тысяч?

– Да зажигалка столько стоит, спецзаказ.

– Зажигалку мы вернем, – следователь подмигнул открывшему было рот Прямому, – вернем, если конечно будете сотрудничать со следствием. Итак, продолжим. Вы просидели пять минут, добровольно отдали мальчишке свои курительные принадлежности, потом встали и пошли к зданию Мэрии. Но вот загвоздка: в это момент камера зафиксировала вас уже с белой головой! Понимаете суть проблемы? За пять минут до того вы пришли и сели на скамейку, фу ты, на ступень, нормальным шатеном. У нас отказала видеокамера, что ж, бывает и такое. Но вы через каких-то паршивых пять минут встали уже совершенно седым. Вот это уже трудно объяснить! Или я не прав? Кстати, ваши волосы отправили на анализ. Нормальная седина – никакой краски! Вы стали седым, Сергей Григорьевич. Что же случилось за эти минуты?

– Я не помню, – устало ответил Прямой, – плохо мне было, привиделось невесть что…

– Ладно, оставим это пока. Вы знаете гражданина Герасимова Николая Кузьмича? Кличка – Хирург, он же Айболит?

– Да, мы с ним чалились на нарах в Крестах. Вам это лучше меня известно.

– Не путайте следствие, Сергей Григорьевич, отвечайте на вопросы. – тут следователь повернулся и спросил у Кабана: – Вы успеваете записывать, сержант?

– Ну да, – пропыхтел тот, – да и диктофон крутит.

– Ваше дело – писать! – строго одернул следователь и продолжил допрос: – Итак?

– Знал.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Тогда и видел, когда в одной хате сидели. Потом у него суд был. Потом этап, зона…

– Это мы знаем. Скажите, вы получали от Герасимова какие-либо документы, пакеты, кейсы и так далее?

– Где, в хате? Так нас же там шмонали ежедневно. А на воле я его не видел, он ведь сразу на зону ушел и сейчас там чалится.

– Три дня назад гражданин Герасимов Николай Кузьмич убит в местах лишения свободы во время возникших среди заключенных массовых беспорядках. Могу добавить от себя, – следователь внимательно посмотрел в глаза Прямому, – он убит заточкой в сердце. Весьма профессионально, и не похоже это на случайную смерть в общей суматохе. И потом, вы же знаете – это был серьезный мужчина, способный за себя постоять, не боров какой-нибудь, и подколоть его вот так какой-нибудь фраерок явно не смог бы. Так что повторяю еще раз: получали ли вы что-нибудь прямо или косвенно, через вторые руки, от гражданина Герасимова?