Шрифт:
Игорь Изборцев
СПАСТИСЬ ЕЩЁ ВОЗМОЖНО
роман
Милости Господней полна земля.
(Псалом 32, стих 5)
Аннотация
Все началось в тенистых аллеях бывшего Губернаторского сада… и здесь же однажды все завершится. Но прежде главного героя ожидают перестрелки и погони, удивительная встреча с погибшим три года назад главарем мафии, похищение, обретение и потеря друзей, снова погони и схватки. Ему предстоит полное неожиданностей путешествие таинственными
Пролог
Тогда я увидел все дела Божии и нашел,
что человек не может постигнуть дел,
которые делаются под солнцем
(Книга Екклесиаста,
глава 8, стих 17).
Этот парк в южной части Среднего города основан был в конце прошлого века, что, впрочем, для губернского Пскова с его тысячелетней историей являлось сроком весьма и весьма невеликим. С востока он начинался старинным Анастасиевским сквером, небольшим, но строгим, с красивыми рядами тополей и кленов, совсем близко подступающих к стоящему здесь вот уже как пять веков храму святой Анастасии Римляныни “в Кузнецах”. В 1923 году произошел с этим местом некий конфуз: переименовали его в “сад друзей библиотеки”, коим, к счастью, удалось понежиться под сенью здешних древ относительно недолго, так что для нынешних горожан сквер благополучно сохранился как Анастасиевский. А вот граничащему с ним Губернаторскому саду повезло, увы, куда меньше: его-таки переименовали в те же реформаторские двадцатые в “Детский парк”, в коем звании он и поныне влачил, надо сказать, весьма жалкое существование со всеми своими скудными качелями, аттракционами и деревянной будкой, обозначенной как “билетная касса”. На западе Детский парк ограничивался широкой Пушкинской аллеей, по которой весьма возможно, на самом деле гулял великий русский поэт, неоднократно бывавший в губернском центре. Дальше, еще западнее, уже в новейшее время на месте разрушенных войной домов был разбит сквер Красных партизан, охватывающий полукольцом один из древнейших псковских храмов святителя Василия “на горке”, постройки четырнадцатого века. Сохранилась и сама горка, с которой зимой по отполированным ледяным каткам детвора в охотку летала на санках и собственных попках. Летом же по обращенному в зеленый газон бую ступали любопытные туристы и пытались по рассказу экскурсовода мысленно восстановить былую красоту и величавость Васильевского храма, по большей части утраченные вследствие неловких позднейших переделок.
Однако же, странные вещи происходили с этим наиприятнейшим зеленым уголком города: то все его части объединяли в единое целое под каким-нибудь общим названием, к примеру — “парк Псковских партизан”; то таким же административным порядком разъединяли; а однажды приказом за каким-то там номером вычленили из паркового ансамбля среднюю его часть, то есть как раз “Детский парк”, и присоединили к другому парку, — ГПКО имени Пушкина, находящемуся на удалении метров в пятьсот. Нет, территориально, конечно, ничего не переменилось, все по-прежнему пребывало на своих местах, но административно теперь часть здешней территории являлась частью территории нездешней… что, впрочем, никому не мешало совершать прогулки, моционы и экскурсии.
А людей, следует отметить, в окрестностях бродило множество: и таких, и этаких. Очень часто, например, видели здесь интеллигентного вида старичка в очках с тонкой золотой оправой и сопровождающего его юношу, почти еще подростка. Видели их прогуливающимися по Анастасиевскому скверу, где они неспешно обходили против хода солнца вокруг Анастасиевской церкви и останавливались у высокого лестничного восхода на паперть. Иногда старик что-то говорил юноше, а тот сосредоточенно смотрел на вход в древнее подцерковье, возможно раздумывая о скрытых там тайнах минувших столетий и вовсе не слушая своего спутника. Но более вероятно, что он все-таки слушал, потому что производил
— Ты, Евгений, — напутствовал в этот раз старичок своего молодого спутника изрядно менторским тоном, — давеча говорил мне о том, что нет у твоих товарищей понятия о патриотизме. Так вот я тебе замечу, что это есть следствие отступления от любви вообще, так как Байрон еще, кажется, говорил, что тот, кто не любит свою страну, ничего любить вообще не может. Итак, наступило всеобщее, в евангельском смысле, отступление от любви, и от того — всеобщее оставление патриотизма как мировоззрения утвержденного на любви и заповедях Божиих. Порушилось в головах людских основание, задрожали и рухнули стены.
— Но, дедушка, — возразил было юноша, — посмотри на американцев, они ведь очень любят свою страну? И патриотизм у них будь здоров…
— Позвольте с вами не согласиться, мой юный друг, — старичок запальчиво хлопнул себя по худому колену. — Их патриотизм носит условный характер, потому как само их государство проповедует условную мораль коллективного эгоизма. Весь этот псевдопатриотизм устойчив пока устойчиво государство. Но лишь стоит начаться там нестроениям и бедам, как, к примеру, на нашей, избитой всеми громами и молниями родной земле треснет по всем швам их патриотизм. Ведь в чем отличие нашего патриотизма от их, позвольте вас спросить?
— В чем? — наморщил лоб Евгений.
— А вот и не знаешь! — потер ладошки дед. — Русский патриотизм всегда был неотделим от религиозного самосознания народа, от веры Православной. Русская земля была для русского человека землей святой, освященной подвигами мучеников и исповедников, святителей и преподобных. Русский патриотизм — это “любовь к отеческим гробам”, как писал Пушкин, защита крестов на белых храмах. Поэтому, когда что-то угрожало этой святой земле, когда становилось особенно опасно и тяжело, тогда патриотизм достигал небывалых высот. А их патриотизм направлен на сохранение возможности жить благополучно, в полном достатке. И, поэтому, чем меньше будет оставаться возможности сохранить это благополучие и достаток, тем меньше останется оснований и для их патриотизма. Вот так!
— Но именно у нас теперь такое неуважение к своей стране, к истории. Почему? — недоуменно спросил Евгений.
— С одной стороны — от безверия и безбожия; от того-то и исчезло основание любить свое святое, — твердо сказал старичок. — С другой стороны — от безумного желания жить, как они. Но отсутствие достатка и изобилия делают это невозможным — вот тебе и неуважение, вот тебе и нелюбовь! Ведь хочется жить именно так! Как они! Не как наши отцы, деды, прадеды, а как чужие “они”. Не получится!
— Что не получится? — не понял внук.
— У каждого народа своя планида! — загадочно пожал плечами дед. — Наша планида — до конца оставаться третьим Римом, потому что четвертому не бывать…
Не известно, что ответил бы ему внук, только в этот момент прямо у их скамейки оказался нетрезвый молодой мужчина очень даже устрашающей наружности. Был он высокий, мощного телосложения, с перебитым носом и короткой стрижкой, принятой среди криминальной части населения. Дополнительным подтверждением этому служил выставленный, безусловно, на показ в вольно распахнутом вороте рубахи массивный золотой крест на золотой же толстенной цепи.
Незнакомец беспардонно громко икнул и присел на свободное место в полуметре от Евгения. Оба — и дед, и внук — настороженно посмотрели на соседа, а тот, кажется и не замечая их, еще раз икнул и потянулся за сигаретой. Закурил. Ветерок тут же окутал дымком притихших некурящих родственников. От их философского умонастроения не осталось и следа. Они молчали, но почему-то не решались встать и уйти. А сосед не спеша докурил сигарету, перемежая затяжки с иканием; выкинул окурок на дорожку; смачно высморкался прямо себе под ноги и, закряхтев, попробовал подняться. Вышло, однако, не сразу. Сначала, привстав, он покачнулся и едва не рухнул на колени растерянного Евгения, которого, похоже, наконец-то заметил, потому как угрожающе рявкнул: “Ну, ты…”. Потом все же кое-как выровнялся, встал и, не извинившись, пошел себе прочь.