Спецкор. Любовь и тигры
Шрифт:
Оставалось лишь принять бой, пока это вообще было еще возможно, и я кубарем скатилась в первый подвернувшийся овраг, не замечая ушибов. И чудом ничего себе не сломав, нырнула в переплетение ветвей рухнувших вниз деревьев. В шевельнувшиеся было наверху кусты я всадила три оставшиеся пули, порадовавшись раздавшимся оттуда матюгам, и только после этого поняла, что натворила.
Идеальная для обороны позиция — подойти ко мне можно было только спереди, и до ближайшего поворота не больше тридцати метров, даже ребенок не промажет, превратилась в не менее идеальную ловушку — в револьвере остался один патрон на двух моих противников. Протянутая
В миг образовавшейся тишины во весь рост встала дилемма, которую очень любят режиссеры героических фильмов, но которые очень неприятно решать в реальной жизни — ‘подарить’ последнюю пулю противнику, или стреляться самой?! Жить хотелось очень сильно, но увы, если мне улыбнется удача то, даже подстрелив одного из преследователей, в руки второго я попаду живой… И очень быстро пожалею об этом.
Мелькнула даже мыслишка, что не стоило устраивать всю эту беготню со стрельбой. Так сказать ‘расслабьтесь и получайте удовольствие…’. Но я ее отогнала подальше — может, беглую девчонку и бросили бы на самом деле в карцер… потом. Меня же здесь знали слишком многие и наверняка искали друзья, а значит, оставлять в живых никто не собирался. Лишний риск.
В общем, все эти соображения автоматом возвращали меня к вопросу применения последнего патрона. Впрочем, есть еще и стропорез…
Сунув руку за спину, выдернула из кармашка ранца лезвие, так и проболтавшееся всю дорогу позади парашюта. В руки лег небольшой клинок, формой напоминавший рыбку. От взгляда на волнистое лезвие по коже пробежала дрожь. Про то, чтобы перехватить этим ножиком горло самой себе, или хотя бы вены на кисти, не хотелось даже думать. Представила, как бросаюсь с опасной железякой размером с ладонь на закованного в броню охранника — как рыцарь на дракона, и чуть не начала истерически смеяться.
Но тут затишье закончилось, и пришлось падать за наклоненный ствол, пока “шарики” прошивали ветви над головой, заставляя древесину взрываться картечью щепок. Видимо один из нападающих прижимал меня огнем, давая второму возможность подобраться на расстояние броска шоковой гранаты, или что там у них есть. Судя по всему, извечный со времен Шекспира вопрос “to be or not to be”, решили за меня.
Внезапно канонада стихла, и, пересилив себя, я резво вскочила, готовясь поймать на прицел верткую мишень. Наверняка стрелять перестали потому, что второй подобрался уже достаточно близко. Но никого не увидела. Вместо этого почти рядом, из-за поворота, прозвучал хрипловатый голос молодого. Тот несколько раз окликнул напарника, ничуть не стесняясь моим присутствием. Потом все опять стихло. Перенапряженные нервы натянулись струнами, а палец занемел на спусковом крючке, пришлось немалым усилием воли заставить себя расслабить кисть.
Минут пятнадцать протянулось в томительном ожидании, но казалось, прошла вечность, потому что за это время ничего так и не изменилось. Только за поворотом слышалась какая-то невнятная возня и скрип металла с попеременным громким сопением. Что он там в конце концов, делает?
В итоге нервы не выдержали и я, подбадривая себя невоспроизводимым воплем, рванула в атаку ‘как на танк’, с револьвером в правой и стропорезом в левой руке — пусть второй стреляет, если хочет меня остановить. Чем не выход? — а я попробую хоть одного достать.
И завернув за поворот, так и застыла — памятником самой себе с вытянутым вперед стволом. Дело в том, что объект, бывший моей мишенью, лежал в метрах семи, причем лицом вниз, а у него на спине, в пол оборота ко мне, восседал Кроха, который сопя, пыхтя и высунув язык пытался вытащить один из своих ножей из горжета (* часть брони защищающей горло и шею) бойца Корпорации. Металл скрипел, на руках и спине перекатывались бугорки мышц, но броня не отпускала лезвие, несмотря на то, что казалось еще миг — и кадавр просто оторвет человеку голову. Впрочем, трупу, а тут двух мнений быть не могло, это уже было совершенно безразлично.
Наконец, это мохнатое чудо повернулось и с легким осуждением посмотрело проникновенными карими глазами на все еще направленный на него револьвер. От красноречивого взгляда мохнатого друга, я смущенно опустила руку, засунув револьвер в кобуру, и зачем-то еще ее застегнула, после чего начала топтаться, не зная куда деть стропорез.
И тут до меня, наконец, дошло — спасена!!!
После чего с совершенно не достойным взрослой женщины писком кинулась на шею спасителю. Не знаю, чего хотела больше, наверно всего сразу — и обнять на радостях, и задушить нафиг, за то, что раньше не появился. Хорошо, хоть режик этот бросить догадалась, а то рвануло б мое счастье от меня куда подальше. На дерево, к примеру. А так прыгнул он навстречу и подхватил на руки, да закружил как перышко. Было так приятно погрузить мокрое от слез лицо в мягкую шерстку и вцепиться изо всех сил, отгораживаясь от мира и всех его страхов.
А вот когда большая часть слез оказалась выплакана (за неимением жилетки прекрасно подошла волосатая подмышка) я вдруг обнаружила что этот негодяй оказывается тоже времени даром не терял. О чем говорило полное отсутствие одежды и обуви на нижней, и полной расстёгнутости на верхней половине тела. Моего, разумеется. Кадавр и так в любое время щеголял в собственной шерсти да разгрузке. И вот интересно, как он умудрился это провернуть, не переставая успокаивающе гладить меня по голове и ласково рыча на ухо? Впрочем, у него ведь нижние конечности не ноги, а руки, и видать очень ловкие…
Можно было и возмутиться: я тут душу изливаю, а он только об одном и думает, но вместо этого просто ухватила пушистого негодяя покрепче и притянула к себе, заставляя двигаться как можно сильнее. В начале без подготовки было больно, но это ничего не значило по сравнению с возможностью отгородиться от собственного страха мускулистым сильным телом и растворится в нем полностью, без остатка. С каждым движением и вздохом выдавливая из себя пережитый страх и отчаянье. Кроха опять понял меня без всяких слов и, вместо его обычной нежности и ласки, в этот раз показывал свою силу, прижимая к себе грубо и властно ожидая в ответ безоговорочного подчинения.
Это оказалось неожиданно приятно — не думать ни о чем, а только подчинятся чужой воле. Будто и действительно вернулись времена, когда властвовали первобытные сила и целесообразность. Но разве вокруг нас не простирался самый настоящий первобытный лес, в котором сильный берет то, что считает нужным?
И завершение в этот раз вышло необычным — вместо вспышки наслаждение меня друг пронзило не менее яркое ощущение умиротворения. Будто душа слилась с окружающим лесом и всем живым в нем получив в ответ прикосновение к вечному, но вечному не из-за мертвой стабильности, а непрерывной изменчивости в многих циклах смерти и возрождения. А потом…