Спецназ. Любите нас, пока мы живы

Носков Виталий Николаевич

В этой войне не было ни фронта, ни флангов — и это уже давно морально давило на Николая Миронова и его собровцев.

Командира курганского СОБРа подполковника Евгения Родькина он оставил при себе.

— Кто будет вести переговоры со стариками? — сначала спросил Родькина для порядка, и сам же быстро ответил: — Ты, Женя, будешь разговаривать с ними. Посолиднее, чем все мы, выглядишь.

Ветеран Афганистана Родькин Евгений Викторович за время командировки, на её тридцатый день отрастил густую, черную бороду. Кареглазый, он походил на чеченца,

говорил степенно, и внятно, не жестикулировал. Он был вежлив, тверд, никогда и никому не обещал лишнего и за свои слова всегда отвечал. Родькин не стал отнекиваться, понимая, что слова Миронова — это почти приказ. И курганский бэтээр с десантом принял под свою команду командир отделения — молодой капитан. Курганцы и челябинцы закрыли село по Тереку, взяв под свой контроль переправу, берег и растущий по нему густой кустарник, где щипы акаций ранили, как бандитские пиковины.

Первую легковую машину, которая попыталась выехать из села, московские собровцы остановили, и Миронов дал команду чеченцу-водителю вернуться и привезти сюда к ним — главу сельской администрации Усмана.

Пока его не доставили у Миронова с Родькиным было время, не суетясь, поразмыслить, как дальше развивать события.

Село уже возбужденно бурлило. Собровцы, ставшие блок-постом на околице, невооруженным глазом видели, как от дома к дому стали переходить, а кое-где и перебегать люди. Открывались, закрывались высокие, окрашенные в зеленый цвет ворота домов, надсадно-глухо вопили собаки, растревоженные волнением, гортанными голосами хозяев.

Пейзаж, открывшийся перед глазами офицеров-собровцев, был до боли знаком. Уже совсем скоро им предстояло ворваться в этот чужой, непривычный мир, где нельзя было прямо и открыто глядеть на женщин, отвечать на их вопросы полагалось стоящему рядом мужу. А именно от женщин прежде всего можно было услышать оскорбления по своему адресу, за которые в обычной жизни полагалось административное наказание, а здесь на всех людей полагалось реагировать, как на больных, отравленных ядом многолетней, криминально-революционной вседозволенности и вражды.

Чеченцев защищал адат — неписанные правила чеченских взаимоотношений. Русских, проживающих в Ичкерии, не защищал никто. Даже собровцы, прежде чем применить оружие, должны были тысячу раз подумать, а стоит ли это здесь, за Тереком, делать. На этот день в зоне ответственности сибирского полка внутренних войск, курганского и челябинского СОБР за месяц погибло одиннадцать солдат. Только двое были убиты боевиками, остальные встретили смерть при неосторожном обращении с оружием.

Когда показалась машина, везущая Усмана, Миронов вдруг с заметным волнением снова спросил:

— Ну что мы его старикам скажем?

— Их ещё собрать надо, — суховато ответил Родькин. Внешне он был спокоен. — Старики здесь — мудрый народ. Любят порядок.

Усман, глава сельской администрации, оказался сухоньким, невысокого роста, с непокрытой головой чеченцем сорока пяти — пятидесяти лет. Он был в помятом, темно-коричневом костюме и стареньких, давно

нечищеных полуботинках. Разволнованный окружавшей село боевой техникой, он не стал тратить время на переодевание, а в чем был на дворе, в том и прыгнул в машину, из которой его позвали к российским военным.

Старшие офицеры, козырнув, представились…. Усман тоже назвал свое имя, фамилию, должность. Родькин кратко изложил суть вопроса:

— Мы — не армия, а представители Главного Управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Мы располагаем сведениями, что в селе есть вооруженные люди. Предлагаем им выйти и сдать оружие. При добровольной выдаче автоматов, людям, их сдавшим, ничего не будет. Если, конечно, они не принимали участия в расстрелах и истязаниях. Если на них нет крови, люди вернутся к своим семьям.

Усман слушал русского офицера, проговаривая его слова про себя. Его волнение выдавали губы… Он шевелил ими, как школьник, перешептывающий слова диктанта. Потом Усман собрался с силами и сказал:

— В феврале мы сдали федералам двенадцать автоматов и несколько маленьких гранат. Не знаю, как они называются. Больше автоматического оружия в Старых Щедринах нет.

— По нашим сведениям в селе на хранении больше ста автоматов, — твердо и громко сказал подполковник Миронов.

— На нас клевешат.

— Есть ли в селе раненые боевики?

— Нет. С начала 1995 года в село привезли и похоронили пятерых молодых людей. Родственники говорят, что молодежь попала под случайный обстрел.

Ничего другого старшие офицеры СОБР и не ожидали услышать. Проведя два года в Афганистане, в округе Хост, советником Царандоя, Евгений Родькин участвовал в десятках таких, не дававших никакого результата, переговорах. Глядя в затуманенные страхом глаза Усмана, Родькин знал, что этот человек будет биться за свое село до последнего. Лгать иноверцам, как заблагорассудится, чеченцу позволял Адат.

— В таком случае мы начнем подворный обход… Пусть жители села приготовят домовые книги, — строгим голосом произнес неприятные для главы администрации слова подполковник Родькин. — У нас есть списки лиц, воевавших у Дудаева.

Солнце вышло из-за туч, засияло слепяще-сильно. С лица Усмана ушли глубокие тени, даже морщины разгладились, он вдруг помолодел и предельно уважительно, обращаясь к Родькину, сказал:

— Командир, давай соберем стариков. Пусть свое слово скажут. Они хозяева села, а не администрация. Лично меня молодежь не послушает.

Миронов и Родькин переглянулись и дали добро. Все разворачивалось по плану.

В село поехали вместе. В головном «Уазике» на переднем сидении Усман, на заднем сидении с автоматами на предохранителях подполковники. Следом две машины, набитые собровцами и бэтээр.

Сельские улицы уже были пустынны, словно всех поразила внезапная болезнь. Родькин ехал по селу, как сквозь строй, ощущая себя в прицеле десятков глаз — недоброжелательных, желающих ему несчастья на этих узких, опасных для собровцев улочках.