Спецы: лучшая проза о борьбе с наркомафией
Шрифт:
Собакин достал телефон и набрал номер Разуваева.
– Ну что, вы готовы?.. Угу… Хорошо… Хорошо, я понял.
Собакин спрятал телефон и, кивнув в сторону пикника, скомандовал Вове:
– Давай, топай к Марату.
– И что сказать? – Вова еще не успел окончательно прийти в себя, стоял криво, покачиваясь, и, выворачивая шею, косил на Собакина заплывшим глазом.
– Скажи, пусть Марат сюда идет. Как только он начнет движение, я пойду навстречу. Сходимся на середине, будем говорить. Понял, нет?
– Понял.
– Один идет! И без оружия. Остальные стоят на месте.
– Да,
– Ну все – пошел…
Вова нетвердым шагом заковылял к пикнику.
Собакин зачем-то достал из салона камеру.
– Гриша…
– Ась?
– Ты зачем Разуваеву звонил при Вове?
– Так надо.
– Ну, смотри – ты большой…
– Точно. Я – большой. Следите за командами, будьте внимательны…
Достойно выполнить миссию посла Вова не сумел: где-то на середине пути нервы у него не выдержали:
– Подстава! Пацаны, ща всех повяжут, это засада!!!
И хромыми зигзагами бросился к внедорожнику.
Пикниковая публика, как по команде, дружно шарахнулась за машины. Укрылись, ощетинясь стволами в нашу сторону, только головы торчат кое-где, да из-за передка «Нивы» кто-то тактически неграмотно показывает полкорпуса…
– Ложись. – Собакин включил камеру и спокойно прилег рядом с машиной. – Мало ли – тут близко…
– Нич-че не понял! – Я огорченно вздохнул, но послушно лег рядом с Гришей – «близнецы» бесцеремонно уронили наземь Эдика и последовали нашему примеру, только во втором эшелоне. – Гриша, ничего, что мы ведем себя, как клоуны? «Питерские» – публика серьезная, сам говорил…
– Это уже без разницы. Эдик, смотри внимательно, – скомандовал Собакин. – Я все запишу, но все равно – смотри в оба…
– Чшшшш… – метрах в пятидесяти справа от нас, в кустах на опушке что-то резко зашипело – поляну перечеркнули две отчетливые линии инверсионного следа, метнувшиеся к «Лендроверу» и «Ниве»…
– Ба-бах! – уши мгновенно заложило, я рефлекторно уткнулся носом в землю и на несколько секунд замер в таком положении.
Когда я вновь поднял голову, искореженные машины уже горели, исходя густым черным чадом. От опушки к центру поляны шли люди Разуваева в черных масках, держа автоматы на изготовку для стрельбы стоя. Точнее, они не просто так гуляли, а двигались приставными шагами и, синхронно останавливаясь на одну-две секунды, короткими очередями прицельно долбили в направлении горящих машин.
Собакин, опершись на локоть, снимал все это безобразие на камеру.
Эдик, белый, как дембельский подворотничок, немигающим взором таращился на горящие машины и тихонько икал. Взгляд у него был безумный. Судя по всему, рассудок парня пока что не был готов принять то, что только что случилось с его товарищами.
Люди Разуваева дошли до горящих машин, несколько секунд потоптались там и двинулись к нам.
– Все? – уточнил Собакин.
– Да, готово, – будничным тоном ответил идущий впереди Разуваев (как обычно – в одном берете, без маски).
– Снято, – буркнул Собакин, выключая камеру и поднимаясь с земли. – Щас, минутку…
Мы встали, отряхнулись, «близнецы» стали поднимать с земли Эдика.
Эдик тотчас же ожил: подниматься
– Не надо… Дяденьки… Не НАДО!!!
Собакин скинул запись на ноутбук, оттуда – на флэшку. Подошел к Эдику и несколько раз крепко хлопнул его по щекам, приговаривая:
– Все, все – все уже! Тебя никто не тронет. Ну? Успокойся, сейчас домой поедешь…
Вот так с ходу все же ничего не вышло: чтобы более-менее привести парня в чувство, нам понадобилось некоторое время. Помог доктор (он, оказывается, со спецами в кустах сидел). Осмотрев трупы, он пришел к нам, дал Эдику понюхать нашатырь и чего-то вколол ему.
Констатировав, что взгляд подопытного обрел более-менее осмысленное выражение, Собакин показал ему флэшку.
– Видишь это?
– Да…
– Хорошо. – Собакин вложил во внутренний карман ветровки Эдика флэшку и застегнул «молнию». – Передашь хозяину. Это запись – береги. Ты понял меня?
– Да, понял…
– Сейчас хлопцы отвезут тебя на автосервис, – кивнул Собакин в сторону «близнецов». – Стекло вставить надо, а то далеко без стекла не уедешь, на первом же посту остановят. Потом поедешь домой. Понятно?
– Вы меня отпускаете?! – сказано это было таким тоном, словно парню предложили отправиться на Марс.
– Да. Возвращайся домой. Передай хозяину: ездить сюда не надо. Вам русским языком два раза сказали: НЕ НА-ДО! Говорю в третий раз. Не надо. Ты понял, нет?
– Да… Я…
– С любым, кто попробует здесь заниматься «бизнесом», поступят точно так, как сейчас поступили с твоими корешами. Тебе все понятно?
– Да, все понятно. Григ… Икх… Григорий Ефимович…
– Ну?
– Спасибо вам… – У Эдика вдруг задрожали губы – он упал на колени, обнял ноги Собакина и, кривя рот в плаксивой гримасе, стал всхлипывать: – У меня мать… Ыыы… мать одна – учитель… заслуженный… она бы не вынесла… Ыыыы!!!
– Про мать вспомнил… А про тех матерей, у которых дети сдохли от вашей дури, не хочешь вспомнить?! – Собакин, зло скривившись, оттолкнул Эдика и пошел к машине: – Все, я сказал! Домой. Расскажи, что видел. И передай слово в слово все, что я сказал.
– Я передам…
Глава 7
Сергей Кочергин
Вася у нас поэт. По моим наблюдениям, эта порочная страсть жила в нем не всегда – она проявилась сравнительно недавно, когда разведчик стал работать в команде.
Объективно оценить его опусы довольно сложно: с точки зрения любого вменяемого литератора они маразматичны и непредсказуемы, как резиновая бомба, – куда прыгнет следующая строфа, совершенно непонятно.
Однако в Васиных скабрезных стишатах есть некая изюминка, которая нравится суровому ратному люду. Нам то бишь. Вася это знает. Родив очередного рифмованного уродца, он никогда не упустит возможность вкусить заслуженной славы. Обычно он подкидывает тетрадку со своими виршами на видное место и терпеливо ждет, когда кто-нибудь обратит внимание и прочитает. А потом сурово и гордо выдает: «Ну, давайте, критикуйте!» (хвалите меня, хвалите – я красавец!).