Сперанский 4. Коалиция
Шрифт:
Через полтора часа после начала собрания за мной прислали вестового, и я отправился на Совет, чтобы постараться убедить генералов, что не собираюсь получать чины или награды за просто так.
— Господин Сперанский, поведайте нам, какую роль вы должны сыграть в кампании в Италии! — сказал Римский-Корсаков.
Каждое слово было наполнено ядом. В этом времени выражение «какую роль» имеет несколько иной подтекст, намекая на то, что я некий актёр, то есть точно не военный, а штафирка.
— Позвольте, господин генерал-лейтенант, но это я буду спрашивать у своего подчинённого! — жестко сказал…
А кто это? Беннигсен Леонтий Леонтьевич? Вот же, как интересно. У меня-то к этому персонажу сугубо негативное отношение и без тесного общения. Это он был карающей дланью, чья жесткость и принципиальность
Или не из-за меня? В иной реальности Беннигсен ушёл в отставку после того, как участвовал во взятии Дербента. В моём мире Леонтий Леонтьевич не участвовал в Персидской кампании, не знаю почему. Но он и не успел уйти в отставку, потому был назначен в русскую Итальянскую армию. В чинах Беннигсен был равен Римскому-Корсакову, но общее командование, в отсутствии Суворова, определено было дать именно генерал-лейтенанту Римскому-Корсакову, как имеющему немалый опыт войны с французами в рядах австрийцев. А Беннигсен получался таким вот номинальным командующим корпусом, в котором неизменно будет находиться командующий Суворов. Так что отличиться у него шансов мало, всё равно слава перекочует к фельдмаршалу. Вот и мог Леонтий Леонтьевич «точить зуб» на своего коллегу генерал-лейтенанта Римского-Корсакова.
— Расскажите, господин генерал-майор, о том, какие на вас возложены обязанности, и что вы собираетесь делать в связи с этим далее! — сказал Беннигсен, назвав, то есть признавая, генерал-майором.
— Господа, я понимаю ваши чувства и негодование, почему действительный статский советник получает чин генерал-майора, даже не полковника, а именно что генерал-майора. При том, я не проходил суровую школу войны. Понимаю, но всё же не позволю обсуждать моё имя в пренебрежительном тоне, — я осмотрел всех присутствующих, но старался, чтобы во взгляде не было вызова или избытка честолюбия.
Я говорил ещё долго, упирая на то, что своей задачей вижу помощь Александру Васильевичу в решении вопросов, связанных с местными элитами в Северной Италии, может, и не только на северной части Апеннинского полуострова, это уже как будет развиваться военная кампания. Кроме того, я пообещал содействовать улучшению австрийских поставок продовольствия. Точнее, что постараюсь добиться их скорейшего начала.
Пока австрийцы не сильно радовали в деле снабжения русской армии. Если следовать соглашению, заключённому на высшем уровне, единственное для них — это поставки фуража и провизии. Русские солдаты питались почти что своими продуктами, которые привезли ещё из России. И эти запасы были конечны, причём уже скоро. Покупать что-либо у Военторга пока никто не стремился, да и Ложкарь выжидал. Австрийцы же всё норовят то выпить с русскими офицерами, то слукавить и рассказать, как они рады видеть здесь русские штыки. А вот накормить русского солдата не додумались. Вот только одним показным дружелюбием сыт не будешь.
— Поведайте нам, что это за отряд у вас такой! — потребовал Багратион, когда я уже закончил свою речь.
— По документам он называется «Мобильный полк». Я рассчитываю осуществлять им рейды по тылам противника или же выводить неприятеля на засады, — сказал я и, глядя на Петра Ивановича Багратиона, добавил. — В нём не может быть более шести сотен солдат.
— Мобильный? Это из латыни? — поинтересовался Беннигсен. — Но зачем такое подразделение, если есть казаки?
Мои слова про «шесть сотен солдат» канули в Лету, между тем, для меня это было важным. Дело в том, что почему-то нынешнее командование русскими войсками посчитало, что мой полк — это своего рода отстойник, куда можно спихивать всё, что не находит применения в других воинских частях. И тут, кстати, мой дружбан Платов недалеко ушёл от остальных. Ко мне приписали полторы тысячи калмыков. Да, тех самых, вопрос которых я решал в середине зимы.
Кочевники, в своей основе вооружённые луками и саблями, считались ненужным в современной армии пережитком. Ни в одной тактике такой род войск не фигурирует. Преследование неприятеля? Можно, но считается, что современный неприятель со штыком и ружьём, даже при малой доли организованности, такую конницу может остановить. Хотя казаков не останавливает. Или же у станичников больше огнестрела? Можно же использовать калмыков в разведывательной деятельности, но опять же языковой барьер, и слабоваты они со своими луками. По сути, никто не хочет связываться с ними, так как считаются непредсказуемыми. Ну, как ты объяснишь калмыку, что ему нельзя брать трофей? Или того хуже, будет вести себя на землях «цивилизованной Европы», как захватчик и насильник.
А мне сплавлять их, стало быть, можно. Мало того, так ещё хотят, чтобы я и кормил эту ораву. Но, нет, с кормёжкой обязательно нужно решать. Да и не думаю я, что калмыки шли на войну без своих больших обозов.
— Их предводитель Нурали сам изъявил желание служить с вами. Вы с ним должны быть знакомы. И свидетелем тому был наказной атаман, — сказал Багратион, поглядывая на Платова.
А вот тут ничего не попишешь. И вновь присутствует логика. Раз мой отряд мобильный, то коннице в нём самое место. Хотя об этом наверняка думали меньше всего, когда отправляли ко мне калмыков. Платов привёл десять казачьих полков, и, наряду с кирасирским и гусарскими полками, конницы более чем предостаточно. Хватит и на разведку, и на рейды в тылу врага, чем, собственно, могут заниматься гусары с казаками. Плюсуем сюда языковой барьер, разность менталитетов и брезгливость со сторон многих офицеров к калмыкам. И получаем, что этот чемодан без ручки отправляется в мой багаж.
После того, как командование услышало мои доводы, увидело меня, избавилось от калмыков, собрание очень быстро закончилось. Лишь только офицеры поделились своими восторженными впечатлениями о том, как их встречали на улицах Вены. Даже таким образованным и опытным людям, как собравшееся командование, застилало разум честолюбие и гордыня, вызванные лестью и лукавым обхождением. Я сказал «образованным»? Прости, наказной атаман, но ты исключение.
Меня приглашали на обед, но я вежливо отказался. Они считают меня балластом? Придётся доказывать, что я таковым не являюсь. И поэтому я спешил в лагерь австрийских войск, которые расположились по дороге к Праге. Именно там сейчас должен находиться барон Михаэль Фридрих Бенедикт фон Мелас. Этот фельдмаршал-лейтенант был назначен куратором поставок продовольствия и фуража в русскую армию. Между тем, его забыли освободить от должности командующего очередной формирующейся австрийской армии, которая должна вот-вот отправиться на Рейн. Или забыли назначить другого куратора.
Есть такие люди, которые считают, что головотяпство — это исключительная черта русского человека. Мол, немец — педант, тщательно и скрупулёзно выполняющий всё, что ему не поручи. Я подобные суждения слышал, причём и в прошлой жизни, и в новой. Однако, это заблуждение. И будь иначе, немцы бы уже давно объединились и подчинили всё и всех вокруг.
Вот и сейчас выходило так, что фон Мелас саботировал свои обязательства перед русскими и занимался тем, что либо принесёт ему славу, либо заставит уйти в отставку. Фельдмаршал-лейтенант был настроен вернуть честь и достоинство австрийским войскам, недавно утраченные после поражений от революционной Франции. Военачальник слил свои обязанности по согласованию продовольствия русскому корпусу кому-то пониже, тот ещё ниже. И теперь люди, которые должны заниматься поставками в русскую армию, не имеют достаточной компетенции и полномочий, чтобы осуществлять свою деятельность.
Генерал меня не сразу принял, промурыжил до вечера. Складывалось такое ощущение, перерастающее в чёткое убеждение, что фон Мелас просто хотел от меня избавиться. Наверное, здравомыслящий человек поспешил бы убраться из военного лагеря хотя бы с сумерками. Здесь гостиниц нет, а дороги рядом почти с любым военным лагерем — лотерея, в которой могут разыграть и жизнь зазевавшегося человека. И пусть меня сопровождает десяток Северина Цалко, рисковать не стоило бы.
Дезертирство — порой достаточно чувственная проблема почти любой армии. Группа дезертиров — это потенциальная разбойничья ватага, готовая на серьёзные преступления, так как они уже преступили черту. Их могут отлавливать, чем в австрийской армии занимаются хорватские гайдуки и венгерские гусары, а могут и не отловить.