Спешивший жить
Шрифт:
"...Лучше всех погибал Кейтель. Когда его возвели на эшафот, им всем и ему тоже задавали последний вопрос: "Хочет ли он что-нибудь сказать?". Кейтель сказал: "На полях сражений лежит 3 миллиона моих сыновей. Я иду к ним!". Хуже всех вел себя Розенберг. Он был в полубессознательном состоянии, и его три раза спрашивали, прежде чем он смог ответить на вопрос: "Как ваше имя?". От последнего слова отказался, слабо махнув рукой".
***
"Не помню, записывал я на обрывках своих или не записывал историю, которую незадолго до смерти рассказывал Пастернак. Пастернак ее рассказывал с мучительной, стыдливой улыбкой, краснея. Он рассказывал историю о том, как однажды он оказался предателем. Это было в 1937 году. К нему позвонил Сталин. А, как известно, Сталин очень хорошо относился к Пастернаку. Он позвонил ему часа в три, поднял его с кровати и спросил:
– Послушайте, Пастернак, что вы мне можете сказать о Мандельштаме?
Что
– Да видите ли, Иосиф Виссарионович, как бы это точнее...
Что же мне вам бы сказать... Вот значит так...
Сталин хмыкнул в трубку и своим глухим хрипловатым голосом сказал:
– Мы так о своих друзьях не говорим. До свидания, Пастернак.
И повесил трубку. Через два дня Пастернак узнал, что в эту ночь Мандельштам был арестован".
***
А вот как описывается в семёновских дневниках снятие Никиты Хрущёва:
"... Шел президиум, на котором снимали Никиту. Когда Никиту вызвали из Пицунды, он не хотел ехать на президиум. Вошел в кабинет, все в сборе. Спросил: "Ну что там у вас? Без меня не можете?" Встал Суслов и сказал: "Никита Сергеевич, мы единодушно решили снять тебя с твоих постов". Никита: "Это что же за кагановические штучки? Я сейчас к народу обращусь по радио". Брежнев: "Не обратишься, Никита Сергеевич, меры приняты". И тут он понял. В.И. Лебедев говорил, что уже за полгода до того, как Хрущева сняли, было понятно, что снимут: по тому, как переглядывались на заседаниях, обменивались репликами, а он ничего не хотел видеть. На XXII съезде Лебедев долго уговаривал Никиту Сергеевича произнести вписанную им фразу про то, чтоб меньше было криков "Н.С. Ура!" Никита долго не хотел этого говорить. Лебедев уговорил - воздастся сторицей. А мы-то брали это как чистую монету и радовались... Рассказывают, что всю ночь после президиума Л.И. Брежнев ездил по городу в такси, а ночь провел у своего старого фронтового товарища. Р. Малиновский - выдвиженец и друг Н.С.
– сказал: "Как партия, так и я" - и проголосовал против Н.С... У. Черчилль о Хрущеве: "Его главная ошибка заключалась в том, что он хотел перепрыгнуть через пропасть в два приема"...".
***
В дневниках писателя можно узнать о его многих суждениях, размышлениях и утверждениях, некоторые из них приведены ниже.
**
"А думы - они как диктатор. Дума - это одна точка зрения; двух точек зрения - двух дум равнозначных и равноценных - быть не может. Обязательно одна какая-то победит и подчинит все остальные...".
***
"Единственно кардинально-важный порок диктатуры заключается в том, что диктатору (диктатуре) приходится отвечать, отдуваться, оправдывать и наказывать действия, глупые или порочные, многих десятков миллионов тех, кто ей служит. Диктатура - удел государств с высоким уровнем интеллектуализма (средним, конечно, уровнем) и прекрасно налаженным производством. В других случаях - диктатура будет пожирать самое себя в поисках форм правления и организации производств. Президентом государства может быть человек счастливой судьбы, которому есть что терять и есть что вспоминать - радостное, а не горькое и который уверен, что, перестань он быть президентом, - он снова вернется к профессии инженера и она его прокормит с лихвой ... Диктатура пролетариата - не до конца точное название. Диктатор это управитель, который должен знать организацию производства, станкостроение, взаимосвязь сельского хозяйства и тяжелой промышленности, финансовую политику, внешнюю торговлю, дипломатию, банковские операции и т.д. и т.п. Пролетарий, пусть даже самый талантливый, умел только одно: работать за своим, конкретным станком. Говорить, что научиться управлять ему, пролетарию, государством - это раз плюнуть, значит, скатываться на позиции шовинизма наоборот, значит, утверждать исключительность какой-то одной группы жителей государства над другой. А ведь люди рождены равными и свободными - против этого не попрешь никуда... В России не любят счастливых. Они раздражают большинство".
***
"В прошлом году я перечитал "Братьев Карамазовых" и понял, что писатель этот - самая главная, наравне с Пушкиным, глыбина прошлого века, "Карамазовы" - страшная книга. Она страшна так, как бывает страшна истинная правда, но не абстрактная правда, а правда того или иного кровавого события. Сейчас я начал читать "Бесы". Господи! До чего же мудр был этот писатель! И до чего же все-таки гениален был Кювье, утверждавший развитие общества по спирали!.. Мне кажется, что Достоевский, как гениальный провидец века, отсидевший страшные годы в кандалах в Сибири, лучше, чем молодчики нигилистского типа (Базарова я терпеть не могу, считаю его наглецом, не джентльменом, а так называемого отрицательного типа "Отцов и детей" - дядю Аркадия я глубоко уважаю, и мне он по-настоящему глубоко симпатичен. Такие люди, если им приходилось погибать в какой-то определенный сложный момент истории, погибали достойно, не кричали о пощаде и не страдали медвежьей болезнью. А достойно умереть это так же трудно,
***
"Почему молодая русская критика так набрасывается на литературу, которая проходит сквозь строй цензуры и редактуры? Почему она набрасывается на сильных и благополучных (по внешнему прочтению) героев? Оттого что за этим - писатель - не страдалец. А они мечтают об идоле, которому можно было бы поклоняться, они мечтают о распятии. А. Солженицын для них не то, т.к. сидел он давно, а после его Хрущев хвалил. Эренбург - лауреат, а у Паустовского - дача. А им, юным искателям русских идолов для нового поклонения, нужно рубище, запой и общественные истерики.
"О плохих книгах. Дилемма - запрещать или все же печатать? Диоген хвалил плохого арфиста. "Великий, зачем Вы говорите неправду?" - "Затем, что, будучи таким плохим музыкантом, он все же не стал вором"".
"Об отношении к молодым. Требовательность. Но не сюсюканье.
А требуют только с талантливых".
"Страшновато: мы ищем истину в творениях Сократа и Платона, которые жили за две тысячи лет до нас! Спартанцы, чтобы бороться против пьянства, напаивали нилотов до укачки и демонстрировали молодежи - что может быть омерзительнее пьяного человека?! Но илоты были рабами, а мы с рабством покончили. Как быть? (Серая мышь Липатова - всесилие литературы!)...".
***
Безусловно, в своих дневниковых записях писатель не мог быть только пассивным созерцателем, фиксирующим те или иные события из своей или чужой жизни. Юлиану Семёнову приходилось быть и строгим судьёй, взывающим к чести и совести. В качестве примера ниже приведены некоторые дневниковые записи, сделанные им в 1962-63 годах.
"По-моему, грубо социологичным и совершенно неправильным можно считать утверждение, по которому гениальный Андрей Рублев был чуть ли не воинствующим атеистом, членом клуба безбожников. Это глупо и гнусно. По моему глубочайшему убеждению, Андрей Рублев был высоковерующим человеком, и только веруя, он мог создавать свои гениальные иконы. Если бы он на секунду изверился в своей вере, то - я совершенно убежден в этом - это сразу бы стало заметно в его картинах, сразу стала бы заметна на них фальшь... Подлость съедает талант, как мартовское солнце пожирает снег: только три дня тому назад белел огромнейший сугроб - чистый, мощный, с ледяной оболочкой, а прошло три-четыре дня и вместо сугроба - желтая искалеченная трава... Те мужественные писатели, композиторы, художники, актеры, которые были последовательны, - они либо эмигрировали из страны, либо молчали, что уже было подвигом, либо томились в концлагерях, но и там оставались верны своей вере - будь то христианство, будь то коммунизм. Следовательно, поэтому, как только мы начинаем говорить о том, что талантливому человеку можно многое простить, так - да простится мне столь страшное сопоставление!
– я вижу тот самый суррогат, который в фашистской Германии именовался искусством. Нельзя проводить никаких аналогий, нельзя сравнивать непоследовательные и трусливые выступления кого-то из моих знакомых с тем, что было в тридцатые годы в Германии, но надо же честно сказать самому себе, что либо, либо: либо нужно до конца отстаивать нашу правду; либо, если хоть в чем-то дать уступки, то это будет уже предательством той самой правды, в которую ты свято веришь".
***
"... И у меня возникает серьезный вопрос к гражданской честности Эренбурга. Если он знал, что Сталин был негодяем и врагом, то как же он мог каждую свою книгу - будь то "Девятый вал" или "Буря" - заканчивать словословием в честь "самого доброго", и "мудрого", и "родного товарища Сталина"?! Мог ли он этого не делать? Да, мог. Этого не делали ни Паустовский, ни Пастернак, ни Пришвин, ни Бианки, ни Чуковский, ни Гроссман. Так что в данном случае ссылаться на эпоху - неприлично... Нам, к сожалению, сейчас вот этой высокой принципиальности своей платформы сплошь и рядом недостает. Сплошь и рядом мы делаем реверансики, ахаем и охаем, вспоминаем, ссылаемся, уповаем, думаем, а вот что касается утверждения своего гражданского "я", своей платформы и позиции, то тут, к сожалению, часто встречается вариант "непрохонже", что, по-моему, есть вариация пословицы "Моя хата с краю".
"...Недавно я говорил с одним моим другом - журналистом по целому ряду вопросов, связанных с положением дел в сегодняшнем искусстве. Говорили мы и о новых фильмах, и о молодой литературе, словом - по всем тем комплексам вопросов, которые не могут не вызывать пристального интереса к себе. И мой товарищ, когда беседа уже подходила в общем-то к концу, - комментируя "ножницы" поведения некоторой группы молодых художников и кинематографистов на трибуне общественной, в личной жизни и в своем творчестве, сказал, что он многое может простить им за талантливость. По-моему, это глубоко неверно. Талант - он как папское звание в Ватикане, как звание героя у нас, как выборная должность консула во времена Французской революции. Талант это, с одной стороны, необыкновенно почетная обязанность, а с другой стороны - это святое следование законам чести. По-моему, не только можно простить талантливому человеку шатание и лавирование, а, наоборот, ему вдвойне этого прощать нельзя. Я лавирование могу определить проще, шире и грубее - я могу определить лавирование словом подлость...".