Спи ко мне
Шрифт:
– Интересно, во сне бывают миражи? – спросила Наташа.
– Мираж во сне – это лёгкий переход в другой сон, – ответил Рыба.
Чирикнув, вспорхнул с дороги испуганный маленький камень. Камень покрупнее поднялся на передних лапах и зарычал на путников, но они обошли его стороной.
Дорога пошла на подъём, солнце припекало. Вместо пота на лице и руках выступила звериная шерсть. Как ни странно, так стало легче переносить жару.
– Теперь ты совсем похож на кота! – сказала Наташа и погладила Рыбу по голове. – На зелёного кота!
– А ты – на женщину с южных островов, которую
Лес не был миражом. Влажный, прохладный, он принял их в свои объятия. Шерсть исчезла – словно втянулась через поры обратно под кожу. Тропинка была проложена на возвышении, в низинах блестела вода, квакали лягушки, стрекотали какие-то водные насекомые. Лес превращался в болото. После жаркой степи стало прохладно. Наташа наслаждалась этой прохладой, даже когда ощутимо похолодало и поверх удобных лёгких маек вновь пришлось натянуть тёплые свитера.
Тропинка спускалась вниз. И тут только Наташа обратила внимание на тишину вокруг. Никто больше не квакал и не стрекотал, да и пейзаж постепенно менялся.
Деревья становились прозрачными, трава тоже. Как будто всё вокруг было сделано из цветного стекла! Наташа сорвала, вернее, сломала цветок – он был не стеклянный, а ледяной, и растаял в руках.
Она пожалела, что не взяла с собой фотоаппарат – какие кадры вокруг! Луч солнца пробивается сквозь прозрачную крону, играет на алой чашечке цветка. Ледяное дерево, поваленное бурей или упавшее от старости, потеряло цвет и лежит, матовое, осыпающееся чешуйками, а на нём уже растут маслянистые, плотные и тоже ледяные грибы. А сосновые шишки – хоть сейчас в сервант выставляй! А мох из зеленовато-прозрачных тончайших трубочек, переплетающихся друг с другом! Наташа быстро поняла, что человеку с её фотографическими талантами не удастся запечатлеть этот вид в его первозданной красе. И только после этого спохватилась, что они – во сне, в сон фотоаппарат не принесёшь и обратно не вынесешь.
Рядом лязгнул зубами Рыба. Наташа посмотрела на него – он шагал, обхватив руками предплечья, и его пальцы стали совсем прозрачными, видны были тонкие кровеносные сосуды, суставы, кости.
– Ты похож на пособие по анатомии! – сказала Наташа.
– Я уничтожил наушники. Как ты и просила, – невпопад ответил он и присел на тропинку.
– Отлично. А сейчас – не смей замерзать! Говори! Говори хоть что-нибудь, я буду знать, что у тебя всё в порядке.
Он виновато улыбнулся, но не смог ничего ответить. Стекленел у неё на глазах.
Наташа почувствовала, как её собственные руки теряют гибкость. Колени перестали гнуться. Она рухнула в ледяную, но почему-то мягкую траву, которая не ранила и не резала, а даже как будто немного согревала. Но то было обманное тепло. Наташа подкатилась к Рыбе, стала растирать его грудь и плечи – и почувствовала, как кровь вновь наполняет её тело, как становятся гибкими члены, но из глубины леса дохнуло холодом, и Рыба закрыл глаза. Веки его стали совсем прозрачными, сквозь них, не видя, смотрели в небо тёмные глаза. Волосы покрылись инеем, как сединой.
– Я тебе остекленею! – в отчаянье крикнула Наташа и отвесила ему пощёчину. Раздался тончайший звон, словно прикоснулись друг к другу краями два хрустальных бокала.
Рыба остывал, совсем прозрачным стало его лицо, скоро он станет стеклянным призраком этого леса. Не дождётесь же! Наташа стала глубоко дышать, разгоняя кровь, и хлопать в ладоши. Кое-как отогрев руки, она обняла Рыбу, поцеловала его, как спящую красавицу. Лицо потеплело, порозовело. Дрогнули прозрачные веки, глаза посмотрели осмысленно, но как-то беспомощно.
– Мы сейчас уснём отсюда! – скомандовала Наташа. Отогрела дыханием его прозрачные руки, прижалась к нему, прикрыла свои глаза его ладонями. И тут лес снова дохнул холодом, уже в полную силу…
Они очнулись в шезлонгах на крыше небоскрёба. По небу плыли разноцветные облака правильной геометрической формы. Всё вокруг было очень правильным, геометрическим и разноцветным, и это, конечно, был очередной общий сон. Предупредительный официант поднёс им ярко-красные кубические бокалы с безвкусным шипучим напитком, вроде снимающего похмелье аспирина, и это было очень кстати: и у Рыбы, и у Наташи головы болели так, будто они совсем недавно безуспешно пытались поставить мировой рекорд по литрболу.
Крыша была восьмиугольной и очень широкой, в центре помещалась трапеция бассейна, наполненного синей-синей водой. Из воды торчали разноцветные резиновые шапочки с упакованными в них людьми. Некоторые купальщики подходили к ярко-желтому прямоугольнику трамплина у края крыши и прыгали вниз. Возможно, где-то там протекала река. А может быть, эти люди, насытившись отдыхом, не желали возвращаться на работу и заканчивали свою жизнь на пике удовольствия.
– Отогревайся на солнце и не смей стекленеть! – приказала Наташа. – Я тебя чуть не потеряла!
– Не могли же мы умереть во сне.
– Но ты мог испариться и унестись в другие сны, далеко-далеко от меня. А я без тебя так бы и бродила по этому долбаному лесу, пока не проснулась. А потом – кто знает – нашли бы мы друг друга снова?
– Конечно, нашли бы. Спасибо, что не дала мне замёрзнуть. Знаешь, я на какое-то мгновение почувствовал себя уже почти вылепленной чашкой, которая застывает на столе у мастера. Ещё немного – и материя станет прозрачной, плотной. Из чашки можно будет пить. В ней будет гореть живой огонь. Но она уже не будет живая. Она живая – только пока прикасаешься к ней руками, что-то лепишь из неё.
– Значит, больше не будем рисковать? – спросила Наташа. Язык еле ворочался во рту, был каким-то отдельным, непослушным живым существом, которое, ей назло, не испытывало никаких проблем с самочувствием.
– Вот ещё. Только завтра засыпаем от тебя, – сказал Рыба и медленно перевернулся в своём шезлонге.
Глава тридцать третья. Героические боги и богические герои
Наташа жила теперь реальной жизнью. Как все, и даже лучше. Возвращалась с работы и дожидалась любимого человека. Они засыпали вместе и видели один сон на двоих. Правда, просыпалась Наташа всегда одна – но это оттого, что любимый человек вставал раньше и уходил на работу. Завидная доля – если не вдаваться в детали.