Спин
Шрифт:
— Но я не ветеринар, — сказал я, постаравшись придать голосу максимально миролюбивое звучание.
— Подозреваю, — спокойно произнес Кондон. Однако глаза его сверкали лихорадочно, мне показалось, что внутренне он близок к панике, что выглядит он как гостеприимный хозяин, неудачно устроивший праздничный прием. Гости ведут себя по-свински, соседи жалуются, пустые бутылки летят из окон как гаубичные снаряды… — Нам сейчас любая помощь к месту.
Всем, что я знал о разведении скота, я обязан Молли Сиграм, ее рассказам о жизни на родительской ферме. Истории эти отнюдь не оставили в моей памяти впечатления пасторальной
— Она смесь как минимум трех пород, — сообщил Кондон не то мне, не то самому себе. — Ангельн, датская красная и белорусская красная. Это ближайшие и основные. А чем больше смешано пород, тем больше риск дистоции. На это часто жаловался брат Геллер. Дистоция — осложненные роды. Скрещенные особи рожают труднее. Уже четыре часа мучается.
Придется извлекать плод.
Кондон произнес все это монотонно, как будто учитель перед классом недоразвитых детишек. Кто я и как там оказался, не имело значения. Но, как он уже отметил, ему нужны были помощники.
— Воды, — сказал я.
— Вон вода. — Кондон указал на ведра.
— Нет, не для мытья. Для питья. Я со вчерашнего дня ничего не пил.
Кондон, казалось, не сразу сообразил, о чем я. Потом кивнул и сказал, не поворачивая головы:
— Саймон, обеспечь.
Саймон кивнул — было похоже, служил им мальчиком на побегушках.
— Сейчас, Тайлер, принесу, — сказал он и направился к выходу. Сорли открыл дверь, выпустил его.
Кондон вернулся к загону. Вокруг роженицы роились мухи, с десяток их опустились на плечи Кондона. Не обращая на них внимания, он налил на ладонь минерального масла, смазал руки и присел, чтобы расширить родовой канал. На физиономии пастора Дэна читались усердие, раздражение, отвращение. Едва он прикоснулся к корове, как та напряглась, из влагалища хлынула кровавая жижа и показалась голова теленка. Плод для такой коровы явно оказался слишком велик. Молли рассказывала о таких случаях. Лучше, конечно, чем тазовое предлежание, но все же осложнение.
Корова к тому же еле дышала, изо рта ее сочилась гнусная зеленоватая слизь. Я подумал, стоит ли обратить на это внимание Кондона, но счел за лучшее промолчать. Божественный плод коровы, конечно, родится уже зараженным.
Но не об этом думал пастор Дэн, глава отколовшегося крыла «Иорданского табернакла», съежившегося до двух прихожан, Саймона и Сорли. Я подумал, насколько укоренилась в нем вера, чтобы поддерживать его до самого конца времен. Явно нервничая, он воскликнул:
— Красный, красный теленок, Аарон! Смотри!
Аарон Сорли, все еще торчавший с ружьем возле ворот, вошел в загон. Пригнулся. Теленок, разумеется, красный. Весь в крови. И вялый, неподвижный.
— Дышит? — спросил Сорли.
— Задышит, — уверенно изрек Кондон. Он явно отвлекся от прозаического окружения, видел перед собою не умирающую корову и мертворожденный плод, а сонмы ангелов Царствия Небесного. — Цепи на бабки, быстро.
Сорли бросил на меня предостерегающий взгляд, и я понял, что лучше помалкивать. Мы принялись за работу, почти сразу по локоть измазавшись кровью. Потуги ветеринаров при вытягивании крупного теленка отдают одновременно жестокостью и курьезностью. На помощь физиологии приходит грубая сила двоих — по меньшей мере — здоровых мужчин, тянущих за акушерские цепи. Тянуть следует в такт с потугами роженицы, иначе плоду угрожает разрыв тканей.
Но мамаша от слабости совершенно не могла тужиться, а плод — голова его болталась, как будто подвешенная на веревке, — казался явно мертворожденным.
Я вопросительно глянул на Сорли, тот, все так же мрачно, на меня. Мы молчали, а Кондон приговаривал:
— Первым делом вытащим, а потом оживим, оживим…
От двери потянуло холодком. Саймон вернулся с бутылкой питьевой воды. Он остановился у двери, глазея на нас, на обессилевшую корову, на полувытащенный из нее мертвый плод.
— Я воду принес, — выдавил он нерешительно.
Корова окончательно выдохлась, потуги прекратились. Я отпустил цепь.
— Иди, сынок, напейся. Потом продолжим.
— Надо хоть руки вымыть.
— Ну и вымой. Только поживей.
Я сполоснул и дезинфицировал руки. Сорли исподлобья внимательно следил за мной. Он цепь не выпустил, но ружье стояло у изгороди, стоило лишь руку протянуть.
Я подошел вплотную к Саймону и, принимая бутылку, прошептал ему:
— Диане ничем не поможешь, пока она здесь. Надо увезти ее отсюда. Понимаешь? И без твоей помощи я этого сделать не смогу. Нам нужна надежная машина с полным баком, и лучше бы погрузить туда Диану, прежде чем Кондон поймет, что теленок мертв.
Саймон ахнул:
— Умер? — Слишком громко, но ни Сорли, ни Кондон, казалось, ничего не заметили.
— Теленок не дышит, — все тем же шепотом сообщил ему я. — Корова тоже скоро его догонит.
— Но красный? Он красный? Без пятен?
— Саймон, очнись! Пусть он красный, как пожарная машина, но Диане-то от этого не легче.
Он глянул на меня, как дошкольник, которому сообщили, что сбежал его любимый щенок. Куда девалась его былая безграничная самоуверенность, когда он обменял ее на застывшую в глазах перманентную удивленность? Случилось ли это разом, или радость покидала его, как песок пересыпается из верхней половины песочных часов, тонкой струйкой?
— Спроси ее, хочет ли она уехать, — не ослаблял я напора.
Если она еще в состоянии отвечать. Если она еще помнит, что я с ней разговаривал.
— Я люблю ее больше жизни, — прошептал Саймон. В глазах его выступили слезы.
— Скорее сюда! — крикнул Кондон.
Я выглотал уже половину бутылки. Свежая чистая вода — лучший напиток на всей планете.
И вот я уже рядом с Сорли, под управлением Кондона, приспосабливаясь к предсмертным судорогам коровы, мы вытягиваем из нее погибшего теленка.
Завершили мы эти такелажные работы около полуночи. Трупик теленка валялся на окровавленной соломе, передние ноги подмяты под обмякшим туловищем, безжизненные глаза налились кровью.
Кондон с минуту постоял неподвижно, потом слегка повернул голову в мою сторону:
— Может быть, можете что-нибудь предпринять?
— Я не Господь всемогущий, чтобы воскрешать мертвых, — огрызнулся я и наткнулся на предостерегающий взгляд Сорли. «Не надо растравлять ему душу», — как бы говорил этот взгляд, но угроза из него уже исчезла.