Спин
Шрифт:
— Вовсе не обязательно.
— Я не хочу видеть это и сознавать, что погубил ее. Лучше умереть в пустыне. Останови, Тайлер. Выпусти меня.
Небо снова светлело. Зловещее фиолетовое свечение больше всего напоминало бесполезную дугу в испорченной люминесцентной лампе и никоим образом не предвещало ничего доброго.
— Плевать, — изрек я.
— Что? — не понял он.
— Мне плевать на твои переживания. Ты должен остаться с Дианой, потому что впереди долгая, трудная дорога, а я не могу одновременно сидеть за баранкой и следить за ней. Рано или поздно мне придется заснуть. Если ты на это время сядешь за руль, нам не надо будет останавливаться, кроме как заправиться да отовариться. Надеюсь, найдем где. Без тебя дорога займет вдвое больше времени.
— Это что-то изменит?
— Она очень больна, Саймон, ты не ошибаешься. Но это не значит, что она обречена. Без ухода и надежного лечения она точно умрет. А место, где ей можно обеспечить уход и лечение, в паре тысяч миль от нас.
— Небо и земля умирают. Мы все умираем.
— За небо и землю я не в ответе. Но дать ей умереть, если я вижу шанс, — от этого я отказываюсь.
— Завидую я тебе, — тихо сказал Саймон.
— В чем это мне можно позавидовать?
— Вере твоей завидую.
Какое-то подобие оптимизма проявлялось лишь ночью. Днем оптимизм выгорал.
Я вел машину навстречу Хиросиме восходящего солнца, уже не думая о том, что свет его может меня убить, что добра от этого света ждать не приходилось. То, что мы пережили первый день, — для меня загадка, хотя Саймон объяснил бы это чудом. Защитный рефлекс — или приобретенная в процессе жизни практичность — заставил меня вынуть из бардачка темные очки и прикрыть ими глаза, чтобы вычленить дорогу на фоне огненной оранжевой полусферы, вырастающей над горизонтом. Где-то между Альбукерком и Тукумкари усталость сдавила мне виски, веки налились свинцом, машина чуть было не спрыгнула с дороги. Тут я понял, что больше не выдержу. Заплетающимся языком я предложил Саймону залить в бензобак горючее из канистры и сменить меня за рулем.
Мы одолели больше, чем я рассчитывал. Движение на дороге почти вымерло. Возможно, люди боялись передвигаться. Саймон полез за канистрой, и я поинтересовался, что из съестного он захватил с собой.
— Вон, в коробке. Что на кухне нашел.
В картонной коробке, зажатой в багажнике канистрами и упаковками с медицинского склада, за раскатившимися по дну бутылками минеральной воды, оказались три коробки сухих завтраков — кукурузно-пшеничных колечек «Cheerios», две жестянки говяжьей тушенки и бутылка диетической пепси.
— Ради бога, Саймон, ты что?
Саймон вздрогнул, и я понял, что оскорбил его религиозное чувство упоминанием Господа всуе.
— Больше там ничего и не было.
Ни мисок, ни ложек. Но есть мне хотелось не меньше, чем спать. Я решил охладить двигатель, мы опустили оконные стекла и сели в тени машины. Вместо чашек использовали отрезанные донышки пластиковых бутылок из-под воды, размочили в них колечки тепловатой водой. Получившаяся гуща видом и вкусом напоминала сопли, однако голод заставил проглотить ее без остатка.
Я проинструктировал Саймона относительно следующего участка дороги, напомнил, чтобы он включил кондиционер, как только двинет машину, велел будить в случае неясностей и неожиданностей и занялся Дианой.
Внутривенное и антибиотики оказали некоторое действие, она открыла глаза и произнесла:
— Тайлер…
Я помог ей напиться, заставил проглотить несколько ложек нашей питательной бурды, но много она не осилила, очень скоро сжала губы и попыталась отвернуться. Глаза ее угасли, кожа на впалых щеках посерела.
— Потерпи еще немного, Диана.
Я зафиксировал капельницу, помог Диане подняться и подвинуться к боковому краю сиденья, стащил с нее трусы, и она испустила за дверцу какое-то количество рыжевато-коричневой мочи. Затем я ее, как сумел, протер, заменил ее заношенные трусики свежими из своего чемодана.
Снова устроив ее на сиденье, я расстелил одеяло на полу между передним и задним сиденьями, чтобы улечься, не мешая Диане. Саймон лишь слегка вздремнул во время поездки, ему, должно быть, хотелось спать немногим меньше моего, однако его висок братец Аарон не массировал ружейным прикладом. Голова моя гудела пустым котлом войсковой кухни, прикосновений к виску я избегал.
Саймон наблюдал за моими стараниями с расстояния в несколько ярдов, мрачный — возможно, ревновал. Когда я его позвал, он отвернулся, тоскливо глянул в соленую пустыню, как будто заглянув в небытие, и лишь потом подошел. С подавленным видом он влез за руль и уперся взглядом в приборную доску.
Я втиснулся в приготовленную щель. Диана, казалось, потеряла сознание, но, прежде чем заснуть, я ощутил слабое пожатие ее руки.
Проснулся я уже ночью. Саймон остановил машину, чтобы поменяться местами.
Я вылез наружу, потянулся. Голова гудела, позвоночник искривился в горб девяностолетнего старца, но я все же чувствовал себя бодрее, чем Саймон, который мгновенно заснул, как только забрался в спальную нишу за передним сиденьем.
Где мы оказались, я не имел представления, соображал лишь, что где-то на I-40, что едем на восток, что местность уже не столь иссохшая, по обе стороны дороги тянулись, сколько хватало взгляда, освещенные алым лунным светом орошаемые поля. Я проверил Диану. Она спала сравнительно спокойно, дыхание улучшилось, и я на несколько минут оставил распахнутыми все двери, чтобы проветрить салон, выветрить запахи болезни, крови и бензина. Потом влез на переднее сиденье, за баранку.
Звезд на небо высыпало немного, распознать их я даже и не пытался. Подумал о Марсе. Все ли он еще под оболочкой, или тоже оголился, как и Земля? Но где его искать, я не знал, да и все равно бы не узнал его. А вот загадочную линию, замеченную Саймоном в Аризоне, ту, которую я принял за след самолета, не мог не заметить. Она расположилась в небе более по-хозяйски, разрослась в овал, напоминая уже не С, а О.
Небо, на которое я глядел, прожило три миллиарда лет с того момента, как я видел его перед исчезновением, на лужайке перед «большим домом». Чего только оно ни таило в своей бездне…