Спин
Шрифт:
Этого еще не хватало! Щекотливый вопрос. Саймон во многом мне помогал, без его активного участия мы не покрыли бы этот путь так быстро. А такой вопрос добра не сулил. Ведь он впрягся в одну телегу с оголтелыми сектантами, зациклившимися на идее о конце света, и, по сути, так и не выпутался из этой упряжки. Я никоим образом не хотел его обидеть и потерять его поддержку. Даже не столько во мне дело — он нужен Диане, думал я. Поэтому я попытался увильнуть от ответа:
— Какая разница, кем я себя считаю?
— Мне интересно.
— Гм… Не задумывался. Не знаю. Пожалуй, это можно считать моим ответом. Во всяком случае, я не претендую на то, чтобы утверждать, что Бог существует или не существует, да еще и объяснять, почему он существует, почему он так или иначе управляет Вселенной. Меня медицине обучали, а не теологии.
Несколько миль проехали молча. Потом он проронил:
— Может, это Диана и имела в виду.
— Что?
— Мы как-то говорили об этом. Давно, больше мы это не обсуждали. Мы не сходились во мнениях о пасторе Дэне и «Иорданском табернакле» еще до раскола. Я считал ее позицию чрезмерно циничной. Она считала, что на меня легко повлиять. Может, и так. Пастор Дэн… У него дар видеть сквозь любую страницу Библии, открыть ее в любом месте и найти знание. Солидное знание, как храм с колоннами, столпами знания. Действительно дар. Я этим никогда не отличался. Так и не научился до сего дня.
— Может, это не так уж и страшно.
— Но мне хотелось. Мне хотелось стать таким, как пастор Дэн, умным, а главное, всегда стоящим на твердой почве. Диана говорит, для этого надо продать душу дьяволу. Она утверждает, что Дэн Кондон выменял смирение на уверенность, определенность. Может, мне этого и не хватало. Может, она это в тебе видела, поэтому тянулась к тебе все эти годы. Твое смирение видела.
— Саймон, я…
— Я тебя не обвиняю, и не надо извиняться. Я знаю, что она тебе звонила, когда думала, что я сплю или когда меня не было дома. Я знаю, что мне повезло быть с ней все эти годы. — Он повернулся и заглянул мне в глаза: — Сделай мне одолжение, передай ей мои извинения за то, что я так запустил ее болезнь.
— Сам извиняйся. Не так уж это страшно.
Он задумчиво кивнул и уставился вперед, в дождь. Я посоветовал ему включить радио. Уже стемнело, и можно было услышать что-то полезное. Я и сам собирался слушать, но почти сразу все стало расплываться перед глазами, подбородок мой уткнулся в грудь, веки сомкнулись, и я заснул.
Спал я крепко и долго, проснулся уже утром.
Дождь лил, не переставая, машина стояла на стоянке к западу от Манассаса, почти в Вашингтоне (это я узнал позже), а по стеклу тарабанила женщина под сломанным зонтиком.
Я заморгал, открыл дверцу. Женщина бросила опасливый взгляд на Диану и отступила на шаг:
— Ваш парень сказал, чтобы вы его не ждали.
— Э-э… Прошу прощения, не понял…
— Ваш парень велел кланяться и сказать, чтобы вы его не дожидались.
Саймона за рулем не было. Не увидел я его и среди мусорных контейнеров, мокрых пластиковых столов и туалетных кабинок. Машин на стоянке мало, сюда заезжали, в основном, чтобы справить нужду. Деревья, парковка, поодаль мелкий промышленный городишко под жарким небом.
— Худой блондин в грязной футболке?
— Он, он. Сказал, не давать вам спать слишком долго. И ушел.
— Пешком?
— Да. К реке, не по дороге. — Она снова покосилась на Диану. Диана дышала тяжко, часто и хрипло. — Больная?
— Да. Но мы уже почти приехали. Он ничего больше не сказал?
— Сказал, чтоб вас Господь благословил, а он найдет дорогу.
Я обслужил Диану, в последний раз осмотрелся на стоянке и сел за руль.
Несколько раз пришлось останавливаться, менять капельницу, давать Диане кислород. Глаз она больше не открывала. Не спала, но оставалась без сознания. Что это означало, не хотелось даже и думать.
Дождь лил без перерыва, замедлял продвижение. Не улучшали дорожной ситуации и следы хаоса двух последних дней. На обочине я заметил с дюжину искалеченных в столкновениях или выгоревших автомобилей, некоторые еще тлели. То и дело приходилось объезжать закрытые участки, кое-где пропускали только военных и автомобили аварийных служб. Дневная жара неприятно раскалила влажный воздух, дышать приходилось с усилием. К вечеру поднялся резкий ветер, но освежения не принес.
По крайней мере Саймон помог нам добраться почти до конца пути, и к «большому дому» я подкатил еще засветло.
Ветер усилился, приобрел шквальный характер. Подъезды к дому густо усеивали ветки, сорванные с придорожных сосен. В доме темно — или кажется темно в ярких янтарных сумерках.
Я оставил автомобиль с Дианой у крыльца и принялся колотить в дверь. Подождал, снова затарабанил. Наконец, дверь приоткрылась, и я увидел Кэрол.
Сквозь узкую щелку я едва мог различить светло-голубой глаз, часть изборожденной морщинами щеки. Но она меня узнала:
— Тайлер Дюпре! Один?
Дверь открылась шире.
— С Дианой. И ей нужна помощь.
Кэрол вышла на крыльцо и всмотрелась в автомобиль. Увидела Диану, и ее маленькое тело напряглось. Она вздохнула:
— Господи! Неужели оба они приехали домой умирать?
Огненная бездна
Буря бушевала всю ночь, тратила накопленную над Атлантикой за три жарких дня энергию, омывала дом соленой водой. Я слышал ее даже во сне, слышал, когда несколько раз на считаные мгновения просыпался, слышал в качестве сопровождающей сны мелодии. Она все еще стучалась в окна, когда я оделся и пошел искать Кэрол.
Дом уже не первый день оставался без электроснабжения. Верхний вестибюль слабо освещало завешенное дождевой пленкой окно в конце коридора. Дубовая лестница спускалась в фойе, где два эркерных окна, тоже замутненные пеленой воды, пропускали внутрь бледно-розовый свет.
— Как она, Кэрол?
Кэрол подняла голову, обернулась:
— Все так же. — Она возобновила прерванное моим появлением занятие. Латунным ключом она взводила заводную пружину древних часов. — Я только что от нее, Тайлер. Не думай, что она без присмотра.