Шрифт:
Большая благодарность моей дочери, Фионе, вдохновившей меня на написание этого романа и поддержавшей меня в те моменты, когда я всерьез был готов расстаться с этой идеей. Особая благодарность Мэрилин Харкер и Бобу Данну, читавшим рукопись по мере ее написания. Их доброжелательное отношение и предложения многое значили для меня и питали мой энтузиазм при выполнении задачи, оказавшейся куда более трудной, чем виделось вначале. Также большое спасибо Кармен Мур, Гвену Чэпману и Гейл Андерсон, которым так понравилась рукопись, что они взяли на себя возможные трудности, связанные с публикацией романа. Я ценю слова поддержки со стороны моих друзей Гордона Фэйрхеда, Фергуса Хилла, Уолли Эбли, Тайлера Трэффорда и Сэнди Алвареса Тойя, которые прочли рукопись и по мнению которых
Часть первая
В комнате было темно, воздух был сух и насыщен пылью с улицы. Реджинальд Орлеанский лежал на жесткой деревянной койке, его грудь и руки блестели от пота, а горло пересохло от лихорадки.
Неожиданно у его постели появились две девы, и все вокруг, казалось, покрылось матовым светом. Они были красивы и одеты в белое. Девы ничего не произносили, но их губы двигались в беззвучной молитве. Затем он увидел третью деву: она была восхитительна и невероятно красива. Реджинальд сразу узнал ее — Пресвятая Дева Мария, Богоматерь и Владычица Мира. Замерев, он смотрел, как ее девственная рука протянулась к нему, помазав его руки и ноги. Это было так же очевидно, как и то, что она привела его в волнение своими золотыми словами:
— Ты должен перепоясать чресла свои поясом целомудрия и обуть ноги в готовность благовествовать мир.
Пречистая Дева извлекла из складок ночного воздуха белоснежный наплечник и положила его перед Реджинальдом.
— Смотри, вот хабит твоего ордена.
На наплечнике золотом были вышиты три имени. Реджинальд подался вперед, но видение исчезло.
Он дотронулся до лба. Лоб был холодным: лихорадка оставила его. Он немедля встал с постели, нашел лист пергамента и записал те золотые слова, все еще сверкавшие в его сознании, после чего сотворил благодарственную молитву. На завтра ожидался приезд самого блаженного Доминика. Он расскажет ему о чуде, после чего они будут молиться.
Человек в белой рясе, коленопреклоненный перед распятием у дальней стены вытянутой в длину комнаты, казался статуей. Только едва заметный пар, вылетавший у него изо рта вместе с беззвучными словами и повисавший в холодном воздухе, свидетельствовал о том, что он живой. Доминик де Гузман молился, несмотря на холод, заставивший сопровождавших его братьев-монахов, спавших на каменном полу, съежиться под тонкими одеялами.
Неожиданно белое свечение рассеяло темноту, и три девы появились на другом конце общей спальни; та, что была в середине, в темно-синем платье, излучала свет. Они медленно направились к нему, благословляя распростертые на полу тела, окропляя их святой водой длинным серебряным кропилом из великолепной золотой кропильницы. Перед ним они остановились. Доминик пал ниц в мольбе, а прекрасная дева заговорила:
— Я — та, которую ты призываешь каждый вечер в молитвах, и, когда ты просишь: «Пресвятая Дева, не оставь нас грешных», я падаю ниц перед своим Сыном и прошу Его хранить твой орден.
После этого она распростерла свою мантию и показала ему братьев и сестер разных орденов. Доминик узнал многих своих, уже ушедших. Троих на переднем плане, улыбавшихся ему, он не знал. Он открыл было рот, чтобы сказать что-то, но видение исчезло.
Впервые Доминик почувствовал, что ему холодно. Он дрожал под своей тонкой рясой. Поискав что-то у себя на поясе, он подумал о Реджинальде. Затем поднялся и зазвонил в колокол, будя всех на заутреню.
Глава I
Первым местом, куда зашел Бернард, была грязная таверна у уреза воды. Во внутреннем помещении без окон воняло дымом, потом и рвотой. Пара греческих матросов, сильно пьяных от дешевого красного вина, спорила в одном из углов.
Четверо более трезвых посетителей, игравших в карты, с любопытством посмотрели на Бернарда, когда он пробирался к смуглому человеку небольшого роста в запачканном переднике, пытавшемуся поставить бочонок с элем на место под низким деревянным прилавком таверны. Он радушно приветствовал Бернарда на сардинском диалекте, отчего один из картежников глупо ухмыльнулся. Бернард дождался, пока он запихнет скользкий от жира бочонок туда, куда нужно, а потом, безупречно подражая низким сардинским звукам трактирщика, увлек его разговором, тема которого была знакома им обоим.
Они говорили так, стоя близко друг к другу, около пяти минут, после чего Бернард передал ему мешочек с бряцавшими в нем монетами и небольшой пузырек. Трактирщик молча положил мешочек и пузырек в карман и, обнажив свои десны в хитрой гримасе, которая могла сойти за улыбку, похлопал Бернарда по спине. Затем он пошаркал за прилавок и налил им обоим по бокалу вина.
— Запомни, дружище, — сказал Бернард, — не больше половины. Он не нужен мне мертвым.
Одного из греков в углу стошнило. Трактирщик процедил большой глоток вина сквозь зубы, а после, не выпуская бокала из рук, засыпал рвотные массы целым ведром опилок.
Бернард вышел из таверны, так и не притронувшись к вину. За дверью он глубоко вдохнул морского воздуха и не спеша пошел по набережной.
Винсент Биру сидел в кресле с лирообразной спинкой и размышлял, то и дело впадая в дрему. Перед ним на столе орехового дерева лежала пачка сегодняшних товарных накладных. Он воспринимал груз своих пятидесяти трех лет с усталостью человека, который мог позволить себе эту роскошь. Дела шли хорошо. Винсент Биру, сын рыбака, босоногий неграмотный мальчишка, впитывал в себя знание мира вместе с неприятным запахом рыбы среди портовой нищеты Марселя.
В двадцать пять он взял в аренду старую худую посудину и где лестью, где угрозами пролез к своей доле пирога поставок наполеоновским армиям в Средиземноморье. Теперь он был владельцем одной из самых крупных судоходных компаний на всем побережье от Марселя до Неаполя. Своим успехом он был обязан жгучему честолюбию, здоровым деловым инстинктам, боязни нужды и, когда прижимало, отсутствию излишней щепетильности. Подобно большинству тех, кто выбился из низов, он оценивал свой успех упрощенно: размером собственности и уважением, которое он вызывал. Прекрасная вилла, стоявшая на холме у моря, являлась символом богатства и положения.
Библиотека Биру считалась одной из лучших в Генуе. Перед великолепным письменным столом, за которым сидел Винсент, стоял украшенный витиеватой резьбой клавесин, сделанный более века тому назад. Сын Винсента, Бернард, превосходно играл на нем и, по мнению его частного наставника, обладал огромным потенциалом — пожелай он только заняться музыкой всерьез. Справа стоял столик для чтения, на котором лежал бесценный экземпляр «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Бернард занимался сейчас переводом его на английский язык для одного университетского профессора. Здесь было много книг. Они стояли в глубоких книжных шкафах, сделанных по специальному заказу, которые занимали три стены; четвертая была полностью занята балконной дверью, открывавшейся прямо на море. Коллекция в две тысячи томов, написанных на пяти-шести языках включала в себя различные произведения от философских до сатирической поэзии, от научных до мифологии и от греческих трагедий до английских комедий. Все эти книги смотрели на Винсента с полок сквозь свои обложки, которые он никогда не открывал. Винсент выглянул в окно и посмотрел на паруса корабля, прибывавшего в генуэзскую гавань. Там, снаружи, был его мир, его владения: труд до пота, простые удовольствия и грубые забавы с друзьями. Библиотека была его любимой комнатой, и он считал ее своим личным убежищем, но духовно она принадлежала Бернарду.