Сплетающий души
Шрифт:
— Когда небо посветлеет? — прокричал я Обу и Вроуну, которые мельтешили вокруг меня, словно пчелы у яркого цветка.
— В Пределье не сияет такого же небесного света, как в других предельных мирах.
Паоло, по лицу которого струился дождь, понимающе кивнул.
— Я пытался тебе сказать. Ты проспал добрых четыре часа, а солнце так и не показалось.
Вроун снова встрял в разговор.
— Быть может, именно вы дадите нам небесный свет, величество! Вам это подвластно.
От его страстной убежденности меня бросало в дрожь куда вернее, чем от порывов ледяного ветра.
— Я не умею делать такие вещи.
Вроун вдруг резко остановился, похожий на горгулью из фонтана, поскольку дождь струился по его морщинистому лбу, длинной бороде и обширному животу. Я прошел мимо.
Вскоре карлик сумел умерить мое раздражение. Примерно тогда же, когда я осознал, что неестественная тишина объясняется его отсутствием, я больше почувствовал, чем услышал шлепающие шаги на тропе позади нас. Я остановился, придерживаясь за низкорослое деревце, торчащее из скалы, чтобы порыв ветра не сорвал меня вниз. Вроун подбежал к Паоло, его единственный глаз прятался за кипой плащей и сумок.
— Я наткнулся на эти вещи, — пояснил Вроун. — Лунная дверь была открыта, а Тот-кто-нас-определяет хотел, чтобы они были здесь.
К тому времени, как я вытащил из охапки свой плащ, Паоло уже держал в одной руке свою серую седельную сумку, а другой заталкивал в рот галету. Он протянул мешок мне.
— Завтрак.
Мы потащились вниз. Запасы, лежавшие в только что опустевшей седельной сумке, состояли лишь из сухих, сладковатых галет, лежалого сыра и слабого эля, но они порадовали желудок, словно яства с празднования Долгой Ночи.
Даже если бы Вроун мог доставить нас прямо к цели, я все равно настаивал бы на пешей прогулке. Лорд Парвен тысячу лет совершенствовался в военной стратегии и научил меня всему, что успел вбить в мою голову за время, проведенное в Зев'На. Некоторые его уроки вспомнились мне этой ночью. Никогда не принимай одолжений ни от союзников, ни от врагов, если от этого не зависит твоя жизнь. И никогда не входи в крепость союзника, если не знаешь, как выйти из нее с той же легкостью, как ты попал внутрь.
Мы бодро шагали под неистовствующей пурпурно-зеленой бурей, двигаться стало легче, едва мы спустились со скалистых холмов на равнину. Земля была плотной и в основном голой, хотя в отдалении я различил несколько сучковатых невысоких деревьев. Между ними почва казалась мягче — так могла бы выглядеть низкая трава или кустарники.
Расстояния вводили меня в заблуждение. Казалось, что ближайшая из башен отстоит от нас на добрых два часа пути, однако мы оказались рядом с ней вдвое быстрее.
Паоло остановился и оглянулся через плечо.
— Ты его видел?
— Кого?
— Парня вон за той кучей камней позади. У него две руки с одной стороны туловища, одна нормальная, а другая маленькая и шишковатая. Никогда ничего похожего не видал.
— Нет, я не заметил.
— Он поклонился, когда мы шли мимо. Глянь… вон еще.
Оборванная, скособоченная старуха стояла возле приземистой башни. Когда мы прошли мимо, она подняла руки и упала на колени, глядя на меня. Прямо за ней, у другой башни, невесть откуда выскочил ярко-рыжий безглазый мужчина, словно он сидел внутри и вышел на крыльцо прямо сквозь стену, чтобы узнать, кто идет мимо его дома. Башни выглядели как простые нагромождения валунов, но я начинал
— Похоже, они тебя почитают. Как если бы ты был их лордом…
Отвращение бурлило в Паоло, словно смола в горящей сосновой ветке. Я продолжал идти. Он может верить в то, во что пожелает.
Дождь хлестал нас по лицам, пока они не онемели, а ветер едва позволял выпрямиться, но, пока мы шли, из каждой башни кто-то выходил, чтобы выказать свое почтение.
Все люди были одеты в бесформенные рубахи серо-коричневого цвета, и почти каждый, кого мы видели, имел увечье — конечности отсутствовали или имелись лишние, тела были слишком широкими или высокими, искривленными или просто уродливыми. Но все же они были мужчинами и женщинами, а не чудовищами.
Глядя на этих людей, я вспомнил о сыне овцевода, история которого и привела нас сюда. Он родился одноруким, как сказал его отец, и был убежден, что идет туда, где ему самое место. И королева Лейрана говорила, что большинство пропавших были искалечены или уродливы. Но я никогда еще не видел таких ужасных уродств, как некоторые из этих.
Вскоре мы пришли к еще большему скоплению башен, сотни их сгрудились вместе, словно город. Когда Занор направился в просвет между ними, я стащил капюшон и утер с ресниц капли дождя, чтобы лучше видеть. Башни были всех форм и размеров. Одни были высокими, как в цитадели Комигора, другие казались просто нагромождением камней; некоторые гладкими спиралями взмывали к низким тучам, другие приземисто распластались осыпью гравия или мусорной кучей. Большая часть была изваяна из зеленоватого камня, прочерченного грязно-розовыми прожилками, хотя нашлось и несколько темного или неопределенно-серого цвета. В тусклом свете я не различал ни окон, ни дверей, ни каких-либо других отверстий. Их обитатели проникали внутрь и наружу с тихим хлопком.
Дождь наконец унялся, небо сделалось пятнистым, пурпурно-черным, и угольные тучи проплывали под сверкающими зелеными звездами. Ветер потеплел и стих с последним негромким вздохом.
Я на миг остановился, чтобы взглянуть на исполинскую башню, самую высокую во всем скоплении, узловатую и раздутую у основания, но гладко взлетающую ввысь, где ее увенчивало навершие в форме луковицы. Цвет камня, казалось, менялся: то здесь было больше зеленого, а там — розового, то наоборот, то все вместе приобретало темно-пурпурный оттенок. Я не мог сказать с уверенностью, был ли изменчивый цвет свойством камня или же просто игрой колеблющегося света.
— Это — башня Живущего долго, того одинока, который научил нас собирать таппу и использовать ее…
Громкий треск у нас над головами прервал Вроуна. Кто-то в одной из башен испуганно завопил. А потом мир распался на части.
Оглушительные взрывы гремели сзади, сверху и со всех сторон от меня. Зазубренные обжигающе-белые трещины раскололи небо и землю на сотни осколков. Огромную башню перерезало посередине, расплывчатый ливень красок хлынул с развалин в сияющую щель, разверстую между ее половинками. Три — нет, четыре искаженных ужасом лица мелькнули в воздухе и канули в белом пламени с пронзительным, леденящим душу криком, а затем каменный остов затрещал и обрушился следом за ними.