Сплит
Шрифт:
— Хочешь, я поведу?
Я стараюсь не пялиться на шрам на его шее.
Он нагибается и запускает двигатель вместо ответа на вопрос.
— Как хочешь.
Я кладу ноги на приборную панель и откидываюсь на сидении, устраиваясь поудобнее. Если бы я принадлежала к тому типу людей, кто мог бы спать, пока его жизнь находится в руках малознакомого человека, то так бы и сделала, чтобы разрядить обстановку. К сожалению, я не такой тип.
Мы едем в тишине добрых пятнадцать минут, и напряжение между
— Радиосигнала нет, — я барабаню пальцами по бёдрам. — Так… слушай, эта поездка будет достаточно непростой; мы можем узнать друг друга, чтобы убить время. — Его голова закрыта кепкой, и всё, что я вижу, это густые волосы цвета некрепкого кофе, которые выглядывают у его ушей и шеи. Он остро нуждается в стрижке. Его губы плотно сжаты, а челюсть немного щёлкает, но он хранит молчание. — Где ты научился рисовать?
— Не знаю, — он не отрывает глаз от дороги.
— Ты не знаешь?
— Нет, мэм. Просто всегда умел.
Немногословный человек.
— Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам.
— А что? — мускулы его предплечий перекатываются.
— Просто пытаюсь завязать разговор.
Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом.
— Из Сан-Бернардино.
— Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь.
Он притворяется безразличным, его челюсть сжата.
— Задай мне вопрос. О чём хочешь.
— Я не…
— Да брось, просто спроси что-нибудь.
Его руки сжимаются и разжимаются на руле.
— Первое, что приходит тебе в голову.
Он несколько секунд жуёт нижнюю губу.
— Какой… ну…
Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа.
— Твой любимый, эм… цвет?
— Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет?
Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке.
— Нет, мэм.
— Почему ты упорно называешь меня «мэм»?
Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге.
— Я…
— Ты служил в армии?
— Нет.
— Был дворецким в каком-то шикарном поместье?
Ещё одна крохотная улыбка.
— Нет.
— Проводил время с королевской семьёй?
— Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку.
—
— Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает.
— Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд.
— Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет.
— Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.
Он не отвечает.
Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться.
— Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время.
— У меня нет друзей.
Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую.
— У меня тоже.
Ещё одно сходство между нами.
Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.
— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.
— Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз.
Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна.
— Что насчёт твоей?
— Как?.. — у него перехватывает дыхание.
— Я услышала твой разговор в закусочной.
Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу.
— Я не должна была спрашивать.
Он смотрит на дорогу, его челюсть напрягается, и он трясёт головой, как бы избавляясь от воспоминаний.
— Игра в одни ворота. Ясно, — я разоткровенничалась, но он закрывается, когда мои вопросы становятся личными.
— Мэм?
— Шай. Энн. Шайен. Не так уж и сложно.
— Я знаю…
Я полностью поворачиваюсь к нему.
— Тогда почему ты продолжаешь называть меня «мэм»?
«И почему ты не говоришь со мной?»
Гнев нарастает в моей груди, как и разочарование из-за его упорства держать меня на расстоянии вытянутой руки. Он игнорирует меня на работе, уходит с дороги, чтобы избежать меня. Требуется целая куча самообладания, чтобы холодно относиться к кому-нибудь, и я ни за что в жизни не могу понять, почему он так поступает со мной.