Сплоченность
Шрифт:
Прочитав воззвание, девушки молча переглянулись и пошли во двор Змитрока. В хате их ждал Рыгор Ковбец.
— Помните, как оказывать первую помощь раненым? До войны я читал вам в школе лекции. Не забыли?
— Помним, — ответили девушки.
— Отлично. Теперь будете проходить практику. — Ковбец открыл небольшой чемоданчик, вынул из него несколько индивидуальных пакетов и роздал девушкам. — Ваша дружина присоединится к партизанам и вступит в бой. Вместе с ней вы пойдете в лес, будете выносить раненых с поля боя и доставлять в сарай за деревней. Знаете, где это?
— Нам ли не знать! — ответила Ольга и спросила: — Только почему туда, а не в деревню?..
— На всякий случай. Там безопаснее.
Пока Ковбец объяснял девушкам их обязанности, Змитрок Кравцов собирал на улице свою дружину. Выстроив в ряд
Вот рядом с Макаром Яроцким, старым и опытным человеком, стоит Вася Корольков, самый молодой член комсомольской организации и дружины. Он небольшого роста, худощавый, с быстрым взглядом круглых глаз. Его впалые щеки и острый подбородок покрыты светлым пушком. На нем широкий серый пиджак из домотканого сукна, на голове большой отцовский картуз, который надоедливо сползает на брови, придавая мальчику вид гриба-боровика. Вася, казалось, сам понимал, что имеет неказистый вид, и, словно желая компенсировать это, старался быть особенно серьезным, выпячивал грудь. Чтоб не запачкать в грязи приклад винтовки, он поставил ее не на землю, а на носок сапога, стоял и с озорством поглядывал на своего соседа в строю — Макара Яроцкого.
— Что ты заришься на мое ружье? Не менять ли хочешь? — заметив Васин взгляд, подмигнул Макар.
— Что я буду делать с вашей трещоткой?
— Трещоткой?.. Ишь, хоть мал, а на язычок остер. Придачу давай — не променяю. Своим ружьем я, хлопче, не одного зверя уложил. А вот что ты убьешь — посмотрим…
— Что за спор в строю? — послышался голос Кравцова.
Макар покосился на Василька, хотел было еще что-то сказать, но, увидев, что к нему ковыляет Кравцов, удержался.
— Как, дядька Макар, твоя бронебойка? Исправная? Патронов много? — Змитрок взял ружье и принялся осматривать его.
— Исправная. Тридцать патронов есть. Зарядил картечью, что сберегал для волков.
— Здорово! Хороший гостинец приготовил гитлеровцам, — усмехнулся Кравцов и, вернув старику ружье, неожиданно сказал: — Старый ты, дядька Макар… Может, в деревне бы остался? За порядком проследил бы тут.
— Ты что, Змитрок, смеешься надо мной. А может, хочешь, чтоб я тебя обругал?
— Я серьезно говорю. Трудно тебе будет.
— Ничего, как-нибудь… За волками охотиться тоже нелегко, даже хуже: бегать надо. А тут на тебя сам зверь будет лезть. Лежи и только стреляй, — задорно ответил Макар. — Сам оставайся, ты же не здоровей меня… да к тому же инвалид… Или вот этого шпингалета оставь, — добавил он, показывая на Василька.
— Ты меня, дед, не трогай! — сердито возразил Корольков.
Кравцов, поняв, что ничего не получится, только безнадежно махнул рукой и отошел в сторону. Увидев Ковбеца, вышедшего вместе с девушками из хаты, он сообщил:
— Все готово.
— Значит, пошли.
6
Отстреливаясь, партизаны уходили из Бугров, жители деревни убегали в лес, а Никодим Космач, стоя посредине своего двора, все еще не мог решить, что ему делать: бежать ли за людьми или оставаться дома. Он чувствовал себя очень плохо, казалось, хуже, чем даже в те трудные дни, когда он пробирался домой из фашистского лагеря. Вот беда! Жил без особых забот, а теперь ломай голову: какой стороной упадет его судьба — орлом или решкой.
Оставаться здесь — можно погибнуть или попасть в плен. С фашистами шутить нельзя, это волки: трогай их или не трогай, а они все равно накинутся на тебя, их характер он узнал еще в лагере. Ничего хорошего ждать от них нельзя, да он и не ждет. Не трогали бы только его, дали бы спокойно пожить, как он сам хочет. Ни они его, ни он их. Но может ли так быть? Хотя всякое бывает. Иногда самому надо уметь все обставить. К ним не бросайся и от них не прячься, так и проскользнешь, уцелеешь. Говорят, будто они даже доброжелательно относятся к тем, кто от них не убегает. Да и в листовках они писали об этом. Так это или не так — дьявол их разберет.
Никодим подумал еще и о том, что немцы, пожалуй, долго не будут здесь торчать. Повертятся и потянутся в Калиновку. Если даже и простоят день — два, не покажется же он, пожилой человек, болячкой им в боку. Что он — важная птица? Придут в дом, поговорят и уйдут. Ну, а коль придется
Никодим с тоской взглянул на свой новый дом — пятистенку. Два окна с покрашенными ставнями выходили на улицу, а четыре — смотрели во двор. Окна большие, а стекла такие чистые, что их почти не было видно. Это же какое стекло! Прозрачное, с едва заметной голубизной!.. Да и весь дом — просто игрушка! И остальные постройки — хоть куда. Что и говорить, немало пришлось помозолить руки, чтобы сделать двор прочным. Только за последний год он выстроил вместительный, с двойным потолком, амбар, подновил хлев для скота, сделал сеновал. В нынешнем году он собирался строить баню и собственное гумно на лугу, мечтал вырыть во дворе колодец. Лесу бесплатного сколько хочешь Только в последний год партизаны стали присматривать за лесом, а до этого он почти никем не охранялся. Да и не удивительно. Партизаны были озабочены своими делами, а гитлеровцы боялись сюда нос сунуть. Только и строиться в такое время. И Никодим возил бревна, сколько ему хотелось. Что бы там люди ни говорили и как бы его ни обзывали, он не обращал внимания и делал свое дело. Пусть завидуют его недоброжелатели — им не угнаться за Никодимом. Безусловно, его не любят, даже ненавидят. Ну и что же? Случалось и раньше такое. Помнится, как косились на него перед коллективизацией. А за что? За годы советской власти он так наладил свою жизнь, что ни к кому не ходил занимать, своими силами выкручивался. И сам стал отворачиваться, когда к нему обращались за помощью. Вот за это да за кое-что другое — мол, общества чуждался, в колхоз не торопился идти — за все это и стал не по нраву людям, даже тем, которые жили не хуже его. Потом вступил в колхоз, работал старательно. Жизнь год от года улучшалась. Теперь бы люди уже как сыр в масле купались в добре, если бы не эта война. Приперся фашист, в первые же дни разогнал колхоз, приказал жить по иному распорядку. Так что ж ему, Никодиму, делать? Некоторые люди руки опустили, безразличными стали к земле, к хозяйству. Но он не из таких. «Нечего тратить время на раздумье», — рассудил он, вспомнив прежнюю единоличную жизнь.
— У меня есть руки, и они любят ковыряться в земле, — сказал он жене, когда вернулся из плена. — Надо как-то жить, Мавра. Случилась такая жизнь — надо приспосабливаться к ней. Фашист — лютый. Но черт его бери! Мне с ним детей не крестить и в управе не сидеть. Я — землероб. И коль он наделит меня землей, как обещает, и не будет совать носа в мое просо, мне больше ничего не надо. Мы будем с тобой жить и детей растить.
И у Никодима началась жизнь для себя, для своей семьи, для своего хозяйства. Прочным двором, будто какой-то огромной, неприступной стеной, он хотел отгородиться от людей, от всего, что творилось на свете.
И вот теперь, когда все пошло на лад, грозно надвинулась опасность. Приближается беда, и что будет — трудно сказать. Как буря, она может пронестись над его двором и все опустошить. Ему казалось сейчас, что все нажитое им добро легло ему на плечи невыносимой тяжестью, гнет к земле.
— Никодим, чего ты глаза вытаращил? — закричала ему жена, идя в огород с охапкой одежды. — Убегай!
— Никуда не пойду, Мавра. Буду тут. Беги скорей к детям в блиндаж.
Она не стала возражать: не такой у нее характер. Ответ Никодима был для нее понятен. Она знала, что муж готов перенести все муки ради спасения хозяйства. Сильная его привязанность к хозяйству ей, Мавре, нравилась. Это качество у Никодима заметил и оценил еще ее отец-покойник. «Вот кто не растрясет мое добро», — сказал ей тогда отец, который, почувствовав приближение смерти, выбирал для дочери примака. «Скупой он, за копейку задавится», — ответила она отцу, не представляя даже себе, что через месяц ей придется жить с Никодимом. «Скупой? — удивился тогда отец. — Такой и нужен для хозяйства, а что не нравится тебе — не беда, привыкнешь. Коня с быком запряги — не ладят, а потом свыкнутся, норов один у другого переймут — смотри, и повезли воз в согласии, шаг в шаг».