Спокойствие не восстановлено
Шрифт:
– Вот они – Харя Живодер и Нюрка, которой он полюбился наперекор бариновой воле. Ее замучил, а Харю, похоже, из того самого револьвера, что в меня палил, прикончил. А сказал, сбегли…
Выл, кричал, сыпал проклятьями и сулил все земные блага Стабарин, когда Мартын захлопнул дверь каменной каморы, колотил кулаками о гулкое железо. Однако по мере того, как удалялись от Стабариновой двери, все глуше становились стук и крики. Вышли на поверхность – ни звука из-под земли. Как ни прислушивался Гошка, не мог ничего расслышать.
– Так и с нашим братом было… – хмуро заметил Мартын. – Ровно заживо в могилу.
Велик был у мужиков соблазн
– Из-за старого козла на каторгу, а то и в петлю – жирно будет. Достанет с него нынешнего.
Порешили: барина утром выпустить, Мартыну с тремя мужиками, более других замешанными в деле, из Никольского скрыться. Остальным на него, Мартына, валить всю вину – по принуждению, мол, действовали. И не одни. На что Упыри верные псы, а кнуту покорились.
– Тебя куда? – оборотился Мартын к Гошке. – Может, со мной – бар кистенем крестить?
Гошка заколебался. Понимал, и ему надо уходить. И все-таки чувствовал: разные у них с Мартыном дороги.
– Не, я сам.
– Ну, гляди. А за конюшню, похоже, сочлись.
Простились коротко. И – каждый своим путем. Гошка – в Никольское. Там родители, дед Семен, Прохор. Прямой дорогой идти побоялся. Сделал крюк. И правильно. Увидел, как в сторону Каменки прокатил становой, а за ним, верхами, двое полицейских. «Уже донесли», – понял. Пробравшись на зады Никольского парка, решил дождаться темноты и под ее покровом красться в столярку.
На глухой тропинке послышались голоса. Сразу узнал: студент и Аннушка.
– Надо решать, Анна Александровна… – с мягкой настойчивостью убеждал студент. – Вы же сами справедливо говорили: сколько можно терпеть, ждать, мучиться?
Под Гошкой хрустнула ветка.
– Кто там?! – резко спросил студент.
– Я! – Гошка выскочил из своего укрытия.
– Что ты тут делаешь? – И в сторону Аннушки: – Не бойтесь, Анна Александровна, тут свои.
Должно быть, словечко «свои», сказанное студентом, внезапно все и решило. Гошка разом, как на духу, выложил про события в Каменке.
Выслушав внимательно, студент присвистнул:
– Однако! Кашу заварил твой Мартын добрую. И куда ты теперь?
– К вам! – выпалил Гошка.
Брови студента изумленно взвились:
– Ко мне?!
– Ну да. Сперва хотел к деду и Прохору. А теперь к вам.
Студент задумался:
– Адрес ты выбрал, пожалуй, верный. Но задачку задаешь из трудных. Видите, Анна Александровна, события торопят…
Той же ночью из старого Никольского парка выскользнули две тени. А наутро по дороге, ведущей к Москве, шагали среди прочего люда две богомолки. Как водится, во всем темном. С платками, надвинутыми на самые глаза. С холщовыми мешочками за спиной, наполненными провизией, что давало возможность богомолкам избегать постоялые дворы. Один бродяга – забубенная голова – изловчился; выследил их ночлег под ракитовым кустом. Однако корысти от встречи не имел. Только было за мешок той, что помоложе, а она из-за пазухи блестящий господский револьвер:
– Иди с богом, сердешный…
Тем временем другая каменным кулаком в спину. Детинушка охнул, рванулся в кусты.
И до конца дней своих рассказывал изумленным слушателям, какие нынче дюжие да сноровистые богомолки пошли.
Видели этих богомолок недели две спустя –
– Батюшки! Да неужели…
Богомолка решительно заткнула ей рот ладонью, и все трое исчезли в темной прихожей. А то-то бы увидели эту удивительную картину квартальный Иван Иванович или – еще чище – Федор Федорович Коробков, он же Сухаревский барышка Матька, он же секретный агент всемогущего Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии по кличке Смычок! Но, кому на счастье, кому на беду, ни одного из них не случилось поблизости.
Глава 13
В ЛАВКЕ БУКИНИСТА
Месяца два после описываемых событий у одного из мелких казанских книготорговцев появился мальчик-ученик, именем Кирилл, фамилией Розанов. Приходился хозяину, как тот выражался, не седьмой – двенадцатой водой на киселе, однако оказался для холостого человека сущей находкой: можно оставить с покупателем, сгонять в лавку за съестным или отправить с любым другим поручением. Так и зажили они тихо и мирно вдвоем. Магазинчик у Николая Ивановича, хозяина, был скромный. Торговали копеечными книжками, а кроме того – книжным, журнальным и газетным старьем. Ни обложки, ни титула, ни оглавления – ничегошеньки в книжке, попробуй догадайся, что за сочинение! – а, глядишь, дождется своего часа: либо набежит любитель, нет – купит базарная торговка заворачивать товар. Тащили ему отслужившие свой век учебники. Казань – город древний. Университет из старейших в России. Гимназия здешняя – первая среди нестоличных городов – основана во времена Елизаветы Петровны. Потому – батюшки святы! – чего только не приволокут Николаю Ивановичу. Покупал он дешево, иной раз на вес.
– Сколько фунтов? Три? Получай семишник и радуйся!
И дешево продавал. Книжки в дорогих переплетах ему не несли. Зато все, что другие не берут, кому? Николаю Ивановичу!
Николай Иванович, посмеиваясь, учил:
– Ты, Кирюха, на переплет не гляди. Он, как лицо человеческое, лукав и обманчив. За красотой часто – пустота. Или того хуже – мерзость и подлость. А здесь, – кивал в сторону книжных завалов, – поэзия и мысль, доступные любому бедняку. У меня тот покупает, кому они подлинно нужны, кому они хлеб и воздух, а не прихоть или баловство от безделья.
Новый помощник Николая Ивановича до всех разговоров понял, что предстоит ему служить в лавке не совсем обычной. Перед тем как привести его сюда, студент Викентий предупредил:
– Помни, Егор, обо всем, что увидишь и услышишь в лавке, – никому ни слова. Вверяю тебя очень хорошему человеку, смотри не оплошай.
Мог ли Гошка – а проницательный читатель, вероятно, понял, что это был именно он, – подвести людей, которым он обязан своим спасением и нынешней безопасностью?
Гошка еще в Никольском догадался, что Викентий приехал туда не только ради него и еще меньше ради Николаши. Была у студента какая-то своя цель, которую Гошка не вполне разумел, однако определял Сухаревским словом «политика». Различный смысл в него вкладывался и разное отношение было в зависимости от того, кто его произносил. В устах деда, например, оно звучало неодобрительно, потому что «политика» значило – против царя. А идти против царя… Гошке от такой мысли делалось жутко.