Спокойствие не восстановлено
Шрифт:
Много позже Гошка спросил Николая Ивановича:
– Как вы решились сказать мне, что вы революционер и прочее?..
Николай Иванович внимательно посмотрел на Гошку и, чуть помедлив, ответил:
– Я считаю бесчестным использовать людей, не посвященных в наши цели. Наше дело требует большого мужества, но, кроме того, ясного сознания, во имя чего идет борьба. Словом, нам нужны не пешки, а сознательные борцы.
– А… – Гошка запнулся, понимая, что собирается задать вопрос, на который едва ли получит ответ, – вас много?
– Все зависит от точки зрения. Нам кажется – мало, и мы стремимся умножить наши ряды. Правительство, напротив, полагает число нас явно избыточным и всячески
Уловив Гошкин недоуменный взгляд, пояснил:
– Тупость и жестокость царского самодержавия порождает все больше его противников, а следовательно, наших друзей и союзников. Несокрушимым жандармским бастионом высилась николаевская Россия в Европе. А грянула Крымская война, и все увидели: король-то голый. Несмотря на беспримерную храбрость русского солдата, армия не сумела противостоять серьезному внешнему противнику. Выяснилось, что вооружена она из рук вон плохо, устаревшим оружием. Военные поставщики оказались наглыми казнокрадами. Вся государственная система, основанная на подневольном труде, явила образец полного банкротства. Теперь уже многие понимают: так дальше продолжаться не может. Думаешь, царь жаждет дать волю крепостным? Как бы не так! Александра Второго толкает на освобождение крестьян сама жизнь, его подданные, включая нас с тобой.
– Как это?
– Кабы вы одни в Каменке учинили бунт против помещика. По всей стране идут волнения, с которыми власти не в силах справиться. Приведут в повиновение с помощью войск крепостных одного имения, глядь – взбунтовались мужики в двух других. Ну, а мы, я имею в виду себя и моих товарищей… – Николай Иванович посмотрел на часы и обнял за плечи Гошку: – Кстати, отправляйся-ка сейчас в дом купца Лаптева, что рядом с госпиталем. Спросишь там его благородие поручика Гагина и передашь ему, что Николай Иванович посылает любопытный трактат по фортификации. Ежели нужен, пусть оставит – цена полтинник, а нет – вернет. Скажешь, за ответом зайду, мол, ровно через неделю. Отдашь в собственные руки. Ибо пирожок, как говорится, с начинкой.
Николай Иванович открыл растрепанную книгу и извлек несколько тонких, сложенных вдвое листков.
«Колокол» – значилось в заголовке. «Прибавочные листы к „Полярной Звезде“. Лист 75. 1 июля 1860». Ниже крупным шрифтом с жирным восклицательным знаком: «Розги долой!» И в тексте о телесных наказаниях: их «…надобно запретить управляющим, старостам, дворецким и запретить так, чтоб крестьяне знали, чтоб дворовые знали!».
– Хорошо бы! – горячо воскликнул Гошка. – А то ведь как зверствуют!
А Николай Иванович, словно фокусник, выхватил из пухлой «фортификации» еще один сюрприз: тоненькую, сильно зачитанную брошюрку в зеленой обложке. «Голоса из России. Книжка V. Об освобождении крестьян в России», – прочитал Гошка.
– Здорово! Откуда они у вас?
– В Лондоне в эмиграции живут два замечательных русских человека: Герцен и Огарев. Они основали Вольную русскую типографию и издают то, что невозможно по цензурным условиям напечатать на родине.
– И присылают вам?
– Ну, положим, не прямо мне. Но, в конечном счете, как видишь…
– А вы уже дальше?
– Угадал. Кстати, мы распространяем не только лондонские издания, но и свои, русские.
– И я вам буду помогать?
– Если захочешь и не побоишься. Учти, это дело опасное. И ответственное. Попадешься – поставишь под удар, а то и погубишь других.
– Я храбрый! – выпятил Гошка грудь и тут же застыдился своего хвастовства. – Правда, не трус…
– Верю, мой милый. Ты это доказал в Каменке. Но помни, у настоящего революционера должны быть две непременные спутницы: смелость и осторожность, обе одинаково
Так Гошка Яковлев, он же Кирилл Розанов, он же Букинист, он же… – впрочем, имен у него набралось со временем много, – оказался среди людей, которые о других думают больше, чем о себе, и собственные жизни не просто посвящают, а в самом прямом смысле отдают делу, которое им самим не сулит никакой выгоды, а, напротив, лишь труд, страдание, часто – смерть.
Гошка справлялся со своими новыми обязанностями легко, будто играючи. Помогали веселый, общительный характер и Сухаревская выучка. Придумали удобную, не вызывающую подозрения ширму. Ходит смышленый и бойкий мальчик из книжной лавки по дворам и домам, покупает бумажное старье, дешевые потрепанные книжки продает. Дело понятное, коммерческое, хоть и мелкое, но тут уж, как говорится, каждому свое: по Афоньке шапка. За день домов пятнадцать, а то и более обойдет. И в один-другой доставит пирожки с нелегальной начинкой, остальное – для отвода глаз. И как было сказано, не только лондонскими изданиями занимался Николай Иванович. Много недозволенных стихов ходило по рукам, иногда отпечатанных типографским способом, чаще литографированных. Их тоже мог получать свой, надежный человек в скромной лавочке Николая Ивановича или через Гошку. Плохо ли – конспект лекций по древнерусской литературе, а в середке стихотворение Плещеева или, того чище, революционная прокламация.
Новые друзья многому учили Гошку.
– Настоящий революционер должен знать больше и шире, нежели обыкновенный человек, – любил повторять Николай Иванович.
Услышав эту фразу впервые, Гошка спросил, ведь речь шла и о нем:
– А революционер – не обыкновенный человек?
– В известном смысле – да. Он тот инструмент, тот рычаг, с помощью которого история движется вперед. Обыкновенный человек думает о себе, о своих близких, о своем деле, науке, наконец. А революционер думает обо всех, о будущем своего народа, своей страны, всего человечества, о преобразовании общества на справедливых началах. Потому, с моей, по крайней мере, точки зрения, он не принадлежит себе и должен обладать огромной суммой знаний, чтобы найти один-единственный верный путь, по которому следует идти ему самому и вести за собой других.
Гошка любил разговаривать с Николаем Ивановичем. Другие – те, кто преподавал ему различные предметы: историю, математику, физику, – относились к нему несколько свысока или снисходительно, как учителя к ученику, знающему бесконечно меньше их самих. Николай Иванович не учил, не наставлял, а как бы делился своими знаниями с равным себе человеком. У него было неоценимое качество: Гошка не чувствовал себя при нем мальчишкой, – а точно таким же взрослым человеком, лишь несколько менее знающим, но наверстывающим упущенное, восполняющим пробелы своего образования.
За конспиративными делами и поручениями, учебой и исполнением обязанностей в книжной лавке – от этого Гошку никто не освобождал – время летело с ошеломляющей быстротой. Не успел оглянуться – нет дня, недели, месяца. Промелькнули и остаток лета, осень, наступила зима. Гошка не был посвящен во все то, что происходило в университете и городе. Но чувствовал, что обстановка накаляется, готовятся какие-то события.
Однажды Гошка отправился с обычным поручением по хорошо знакомому адресу. По обыкновению, вежливо поздоровался с дворником, для которого давным-давно была заготовлена версия о том, что он, по поручению бабушки, заходит осведомиться о здоровье ее племянника, своего двоюродного дяди. Однако вместо то, чтобы, как всегда, снять шапку и ответить на приветствие, дворник остановил Гошку: