Сполна Заплатишь
Шрифт:
Анна намылила мочалку и стала тереть спину, ягодицы, ноги Катрионы. Заставила ее повернуться.
– Подними руки!
Катриона послушалась. Анна провела мочалкой по левой подмышке, слегка задев грудь. Катриона поморщилась и зашипела как от боли. Анна снова протерла грудь, Катриона вскрикнула, зажалась.
– Встань, распрямись, Катриона, надо хорошенько вымыться, – ласковым, спокойным голосом уговаривала Анна. Она вся похолодела изнутри, продолжая мыть дочь и улыбаться.
«Неужели это то, о чем я думаю? – Анна смотрела на заметно увеличившуюся грудь Катрионы, на ее набухшие соски и потемневшие
Настал сентябрь. В последний месяц безумство Катрионы приняло более терпимые формы. Она долго спала по утру, просыпалась вялая, не находила в себе сил, чтобы куда-то убегать и только бродила туда-сюда по дому, либо по саду. Анне это было на руку. Больше с жалобами к ней не приходили, а это было уже кое-что. Катриона всегда на виду, реже говорит про Бойса, позволяет до себя дотрагиваться, расчесывать волосы, гладить по голове.
«Авось, обойдется, – с пугливой надеждой думала Анна, – переживем с дочкой невзгоды. Все, глядишь, образуется. Месячных у нее, правда, нет. Но их и раньше часто не бывало. Вылечу ее. Главное, чтобы забыла своего Бойса окончательно. Чтобы призрака его между нами не осталось».
Она собирала созревшие яблоки, раскладывала их по большим корзинам – те, что получше, собиралась продать. Из тех, что менее приглядны, с червоточинками, вмятинами, сварить джем. Яблоки у Анны были сладкие, чудесные, на рынке пользовались спросом.
Высыпая из фартука в корзину спелые, налившиеся соком плоды, она услышала вопль такой силы, как будто кого-то заживо потрошили ржавым мясницким ножом.
Вырываясь из распахнутых настежь окон и открытой двери домика Анны, вопль повторился. Анна бросилась к крыльцу. Внутри была Катриона. Она стояла в ночной рубашке у разобранной кровати, на которой полчаса назад спала как младенец, когда Анна заглядывала проверить ее.
Увидев вбегающую мать, несчастная раскрыла рот и завопила хуже прежнего. Она была страшно напугана. Чем, Анна не понимала.
– Катриона, что?!!!
– Ма…ма…. – девушка задышала прерывисто, указывая рукой на живот, – там….
– Что там? – Анна подбежала, попыталась обнять дочку, но та толкнула ее и высоко задрала подол рубашки.
– Там змея, – зашептала она, всовывая палец в пупок, – она шевелится. Жрет меня. Кусает. Больно, мама! Достань ее!!!!
Закричав, Катриона пятернями сжала собственный живот, стала рвать на нем кожу.
– Достань, достань, достань змею!!!
– Дочка, тихо! – мать ловила ее за руки. – Там нет змеи! Нет!
– Есть, есть!! Аа-а-а-а-а!!! Она меня ест!! Где Бойс?!!!
– Убери руки! – в самое ухо крикнула ей Анна. Помогло – Катриона дернулась и впала в ступор. – Дай, посмотрю.
Она приложила ладонь к расцарапанному животу. Секунда – и почувствовала ощутимый толчок.
«Не услышал меня Бог» – Сердце матери ухнуло в ледяную пропасть. Ребенок снова брыкнулся.
– Позови Бойса, мама, – тяжко взмолилась Катриона, – пусть достанет змею. Пожалуйста!
– Как же, достанет! – зарыдала Анна, – Он ее в тебя посадил, глупая!
Катриона смотрела на нее несколько мгновений, потом закатила глаза и осела на пол в глубоком обмороке.
«Опять
Он не слышал, как мать вошла, рассматривал свой злополучный блокнот, который ни на минуту не выпускал из рук. Никогда. Элеонора поборола в себе страстное желание вырвать у него блокнот и швырнуть его в камин.
– Доброе утро, Лайонел, – поздоровалась она официальным тоном, – Еще не ложился?
– А, мама? – встрепенулся он, бросил блокнот, вскочил, одернул помятый жилет, отряхнул брюки, – Что ты, конечно ложился! Уже встал. Видишь, и постель заправил.
«Лжец».
Он поцеловал ее в щеку. Замялся на секунду, как школяр перед учительницей, которого та сейчас будет распекать за плохое поведение.
– Давай, садись.
Она позволила ему усадить себя за стол.
– Хочешь воды? – Бойс захлопотал вокруг нее, забеспокоился. – Чаю еще не принесли. Но я сейчас попрошу кого-нибудь из прислуги это сделать. Эй! Есть там кто? Мэри!
Он пошел к дверям.
– Вернись, Лайонел. Не надо чаю.
Он послушно вернулся и сел.
«Ему еще хуже, – мать придирчиво рассматривала сына. Лицо его носило все признаки моральных страданий – складки у рта, потемневшие глазные впадины, щетина на подбородке, которую забывают сбривать, затравленный вид, – Похож на оголодавшего, побитого нищего. Надеюсь, скоро это закончится».
Они достаточно времени прожили в ее родном поместье на Равнине, в области Дамфрис и Галлоуэй, почти у самой границы с английской Камбрией – далеко-далеко от Тэнес Дочарн. Элеонора сначала радовалась (насколько вообще можно было радоваться в создавшейся ситуации), что сын глубоко и болезненно переживает произошедшее. Его муки совести свидетельствовали ей, что Лайонел – не окончательный мерзавец, имеет шанс на искупление. Но страдания затягивались. Он вроде жил, дышал, ходил, разговаривал, однако вкус к жизни утратил окончательно. Вон, даже спать забывает. Надо отдать ему должное – старается доказать матери обратное. Суетится, беседует, пытается позаботиться. Но она-то знает – его живость напускная, мертвая…
Скорее бы молодость взяла свое, скорее бы его отпустило.
Бойс вздохнул с надрывом, как вздохнул бы столетний старец, придавленный прожитыми годами, но не парень двадцати двух лет от роду.
Брать свое молодость, кажется, не собирается.
– Папа написал нам, – сказала она, сметая со скатерти увядшие лепестки роз, неведомо откуда взявшиеся здесь.
– О! – он обнял себя руками, отчего уменьшился в размерах и показался Элеоноре совсем мальчишкой. Ее пронзило чувство жалости. – Что говорит? Ругает нас?
– Нет, не ругает больше. Папа у нас – большой дипломат. Все уладил с Джойсами. Ты женишься в октябре на Дейдре.
Она не сводила с него глаз и заметила эффект своих слов – по телу сына прошла судорога. Он со стула едва не свалился, но заставил себя натянуто улыбнуться, отчего маска скорби, застывшая на его лице, стала для нее почти не переносимой.
– В октябре – хорошо. Лишь бы погода удалась, – выдавил Бойс.
– Ты согласен?
– Согласен, – он стал вовсе жалким.
– Готов?