Спонсор

Бывают ли случайности в самом деле или все в этой жизни происходит по строгому сценарию? Когда-то я сомневался в том, что каждый из нас – является частью общего механизма. Теперь, так глубоко в этом убежден, что только и вижу всюду подтверждения этому. Мы – те самые микробы, которые добровольно отмирают, чтоб дать пройтись по нашим трупам другим микробам, которые благодаря этому шествию возымеют возможность выжить. Мы – не отбрасываемый элемент на пути процесса, но мы необязательное звено в достижении цели. Мы можем быть, а можем и не быть. Эти слова хочется написать большими буквами, а лучше выделить ярким цветом. Но я оставлю их как есть для очень внимательных.

Итак, история моя о том, как я влюбляюсь в наркоманку.

– В

Наверное, на таком предложении у каждого читателя вырисовывается, как минимум, так себе картина. Но, я сразу хочу сказать, что все было вполне себе прилично, хотя бы с виду. В этот век наркоманы уже не такие, как их показывали прежде в пугающих фильмах. Да, отношение к наркоманам совсем не изменилось и даже у меня, но просто хочу отметить, что все теперь не так скверно. И в целом, статистика так пугающе велика в пользу наркоманов, что невольно задаешься вопросом: а может это я что-то упускаю, ведя в сравнении с ними чуд ли ни здоровый образ жизни? Может им известно что-то, что просто еще пока вне зоны моего понимания и в целом, всяческие допинги – неотъемлемая часть будущего мира? Курят все поголовно, пьют тоже и нынче не пьющий человек вызывает больше раздражения, нежели изредка выпивающий. Ожирение так завладело обществом, что теперь все жиртресты кричат, мол они принимают себя такими, какие есть, а любить себя любого – это круто. Все стали такие умные, расслабленные, свободные, что даже не ругаться матом нынче не в моде. И куда мы докатимся с таким подходом? Чувствовал себя неуместным в любом обществе и раньше, а тогда, когда происходили действия сей истории, так вообще страдал от одиночества.

Тогда я был женат. Очень давно уже и бесповоротно. Просвета этим отношениям ожидать не приходилось. Мы с супругой были вместе так запечатлительно продолжительно вместе, что уже сбивались со счета в каждую годовщину отношений. А лет-то нам было совсем ничего – мне только стукнуло двадцать пять, а ей тридцатку. Да, да, я был женат на старушке, которая была выше меня по всем статьям. Она была статусной, деловой, серьезной. Я же раздолбай, который не пойми за что в жизни держится, кроме семьи. Детей у нас не было, какие-то проблемы в совместимости, но врачи за десятилетие исследований и пробирок ничего не смогли объяснить. Говорили, что просто не судьба и пора переключиться на какой-то другой интерес в жизни. А я все думал, когда мы больше не могли хандрить на тему бездетности, что в чем-то налажал и никогда не смогу сделать мою Эллу в полной мере счастливой. Но врачи убеждали нас, что все гуд, а тем временем мои головастики в пробирке, уже слившись с ее клетками, не доживали и до срока переноса в тело моей любимой.

К слову, о любви, если читатель тут же задастся вопросом, изменник я или нет, то спешу успокоить: с Эллой мы еще в начале наших отношений условились о свободе выбора, и я никому не изменял в моральном смысле.

Мы с Эллой знали друг друга с самой молодости, встречаться начали рано. Потом она провожала меня в армию, я официально женился на ней сразу по возвращению и суммарно мы были уже вместе дольше, чем по отдельности. Лучше ее я не знал женщину, хотя знал их тоже так много, сколько бы и не сосчитал до тех пор, пока бы перечислять ни наскучило. Мы прожили удивительную жизнь вместе, яркую, разнообразную, легкую.

Иногда Элла уходила в запой. Строгий такой, аскетичный, необязательный, без повода. Я всегда считал, что ей можно. Женщине, которая всю жизнь мечтала о детях, и которая по воле судьбы имела возможность нянькаться только с племянниками и детьми друзей, имеет право иногда напиться в хлам без особых причин. Плюс, Элла имела пьющую мать, рано почившую по болезни. А собственно, кто видел настоящих алкоголиков, доживающих до поздней старости? Их единицы.

Так что, я просто просил ее держаться, контролировал, когда мог, но не шибко расстраивался, когда она напившись на большом сборище друзей по какому-либо глобальному случаю, перебирала граммовку и отправлялась спать, оставив меня кутить с гостями или ее подружками. Иногда я пускался в романы или в бесчувственные сексуальные игры только потому, что не мог заставить себя идти к пьяной жене в кровать. Ведь сам я, не большой любитель выпить, все же пригубив всяко думал, что отчасти являюсь причиной такого ее поведения. А это, знаете ли, удручает. Плюс, иногда меня поражали ее не спланированные выходки: назовет гостей, соберет какой-либо праздник, и бац – с пяти подряд стопок водки отправляется в самом начале вечера на боковую. Что с меня взять? Я танцевал, жрал и пил, а потом иногда зависал с ее подружками.

Рассказывать о свободной любви тому, кто это не пережил, бестолковщина, ведь я так много за жизнь объяснял, что полиамория – не всегда побег от одиночества. Но теперь еще добавлю, что полиамория – это всегда побег от себя самого.

– Слав, – спрашивала меня Элла с утра, проспавшись, – вчера все закончилось сносно?

– Тинка спит прямо в ванной. Зал как всегда оккупирован Бонями. Твоя сестра уже на работе, а я…, – вздохнув, и открыв окно, говорил я, – тоже выхожу.

– Остальные разъехались?

– Тусили до самого утра. Я спал два часа. Все было ок.

– Весело было? – со стоном поднималась она и даже не собиралась спрашивать, чем или кем занимался я до рассвета. Казалось, она не ревнива вовсе. А посторонний вообще мог подумать, что она ко мне холодна или безразлична. Но все было не так. Она была самой обычной женщиной, которая и маяться ревностью может и страстно влюбляться. Только мы с нею чем только ни отвлекались от невозможности возыметь детей, в какие только игрища ни пускались, чтоб забыться и отвлечься.

А любовь, она прямо вместо кислорода напитывала нас в каждом вдохе. Когда мы с Эллой познакомились – сразу влюбились. Это было понятно, с первого взгляда. И пусть мы не сразу пустились в авантюру признаний, в силу возраста, все же к моим пятнадцати годам мы уже жили вместе.

До нее мне казалось, что я вообще не понимаю, бывают ли люди преданными друг другу в полном масштабе. Сам уже в детстве не собирался быть моногамным, когда даже еще и не подозревал о таких понятиях да терминах. Но позже, когда мы выросли, когда время пришло жениться официально, я уже понял, что верность и секс это не об одном и том же. Так что мы все сделали чинно, поклявшись друг другу на крови, что никогда не будем «не изменять» друг другу в тривиальном значении, но при этом будем самой преданной парой. И так и было. Много лет. Пока в моей жизни не появилась Рада.

Рассказать кому-либо, как это больно впервые предать любимого человека – это возможно? Сам себе такого даже шепотом не расскажешь, не говоря уже о том, чтоб исповедоваться вслух. Я думал, что поеду кукушкой, пока пытался это понять. Благо, что моя Элла во всем была идеальной и так горячо любимой и любящей в тот короткий да критический период, что мы остались вместе. Как и обещали друг другу: вместе навсегда, покуда будем помнить кто мы сами. Впрочем, я был уверен в ней, что потеряй я память в каком-либо несчастном случае, Элла обязательно влюбила бы меня в себя после. Сам я тогда знал о себе только то, что буду при ней вечно, чего бы мне это ни стоило. Верность для нас с нею была в преданности, как и глубина любви – измерялась способностью быть рядом, быть поддержкой в самые худшие времена. Какая ж чушь сидит в нашем сознании, когда мы юны.

Хотя жизнь меня испытывала и себя я в данном случае не оправдываю, признаю, что я – человек безвольный. Не то, чтоб инфантильный, но частенько складываю с себя ответственность за себя на других – совершенно не умею быть один. В смысле, я самодостаточен умом, мне никогда не бывает скучно разумом, но физически я люблю быть кому-то полезным, нужным. Да-да, это из того складывается, что не шибко себя люблю. Ведь, человек целиком любящий себя никогда не станет нуждаться в ком-то, о ком нужно заботиться – он будет заботиться о себе. И тут чего таить, я безмерно люблю, не только заботиться, а еще когда заботятся обо мне. Избалованный, нахохленный избыточным вниманием мальчик, разнеженный от вечных комплиментов и похвалы. В лучшие моменты моего триумфа я ничего не предпринимал и почему-то обществом воспринимался так, словно совершал нечто героическое, или как минимум делал открытие. Потому я и стал таким – мне нравились овации и восхваления, но их я получал исключительно задарма, а потому перестал напрягаться и делать хоть что-то мало-мальски стоящее.