Спор об унтере Грише
Шрифт:
Все замолчали. В соседней комнате гремело великолепное рондо. Аккорды сонаты то замирали, то буйно вздымались. Упорные, неотрывно прикованные друг к другу взгляды Винфрида и сестры Барб как бы проложили между ними своего рода блестящий рельсовый путь.
— У нас еще найдется достаточно депо и рабочих команд в старых окопах и на полевых позициях вне района комендатуры. Там Гриша так же недостижим для Бреттшнейдера, как на луне, если только этот молодчик не вступит с ними в открытую войну и не заберет его силой.
— Так мы и сделаем, — поддержала,
— Формально, — добавил Бертин. — Если он выберется отсюда, его зачислят в какую-нибудь рабочую команду и он останется там на все время, пока, не вернется его превосходительство.
— Лихов поддержит вас, — подтвердил еще раз Познанский.
Винфрид ясно видел опасность, которой он себя подвергал. Но еще яснее, еще ближе он видел сестру Барб, которая в своем волнении за жизнь невинного человека казалась ему обольстительнее, чем когда бы то ни было. Руки ее, скрытые рукавами форменной, неуклюже скроенной зимней одежды, большим полукружием легли на стол, как бы требуя и зовя. Винфрид решился.
— Похищение русского! — засмеялся он.
В соседней комнате гремел старый рояль, звучали заключительные аккорды ликующе-мощной, пронизанной жаждой счастья бетховенской сонаты.
«Человеку будет все-таки оказана помощь, — облегченно вздыхая, подумал Познанский. — Но паломничество к Бреттшнейдеру я все-таки предприму. Легальные способы тоже имеют свою привлекательную сторону — по крайней мере для нашего брата — людей незначительных, некрасивых».
В половине одиннадцатого, когда они вышли на улицу, всю в снежных сугробах, возвышавшихся по обе ее стороны, снегопад уже прекратился. С ясного неба смотрело бесчисленное воинство звезд, казавшихся бледными в ночном сумраке. Но воздух уже был совсем иной — это чувствовалось при дыхании.
— Благодарение создателю, будет мороз, — сказал Винфрид сестре Барб, стоявшей рядом с ним у машины. — Если начнет таять, тогда хоть бассейн для плавания открывай.
На перекрестке в снежной шапке, словно голова сахара, покачивался дуговой фонарь, отчего ряды домов как бы подпрыгивали.
— Ну я тяжесть нависла, — сказал Познанский, широким жестом указывая палкой на фонарь, провода, оконные карнизы.
«Столовая местной комендатуры», — прочитала на вывеске сестра Барб. Слово «комендатура» вернуло ее к действительности. Она спросила вполголоса:
— Ты уже придумал план действий?
— Да нет же, — ответил Винфрид. — Заранее обдуманные планы всегда срываются. Посмотрим, как развернутся события завтра, и будем наготове в любую минуту.
Легкий восточный ветер предвещал поток ледяного воздуха. Над западными областями Европы и над океаном еще реяло достаточно тепла, чтобы разрыхлить морозный воздух и отогнать ледяные слои в степи, тундры и леса восточной России. Но вряд ли продержатся еще большие ветры. Восточный ветер пошалит немного — и этим дело кончится.
Глава третья. В Каноссу
Через полчаса после обнаружения
По мнению рабочих, причина аварии крылась в недостатке меди. Они проложили провода по всем правилам искусства и по земле и по воздуху. Но поди поспорь с силами природы! Рано поутру в район метели ринулись вдоль железнодорожных линий, по дорогам, лесным опушками монтеры с инструментами, мотками проволоки, ножницами, телефонами. Это были люди, хорошо знавшие свое дело и хорошо снаряженные всем необходимым, вплоть до лыж, чтобы не проваливаться в снегу.
В утреннем рассвете простиралась иссиня-серая лесная равнина, поле перед людьми словно сгинуло в снежной стихии. На пути команд вздымались дюны снежных сугробов, как бы срезанные по краю острым формовочным ножом — так их обвевал ветер.
Настроение людей становилось все более мрачным. Местность казалась им непреодолимой. Эта работа — починка на морозном воздухе телефонных проводов, которые запрятаны в снегу, как нервы в человеческом теле, вызывала немало бранных слов в утро первого ноября.
Удачнее всех проникла в лес, со стороны Баклы, группа в три человека — лыжники, молодые парни из баварской лыжной роты, вынужденные из-за ранений покинуть батальон альпийского корпуса и отчисленные на восточный фронт, сначала в роту выздоравливающих, а затем в команду связи.
Их опьяняла и подзадоривала легкость продвижения. На лыжах, с палками в руках, они легко проскальзывали там, где их товарищи, с трудом ступая, пробивались вперед, застревали по колено в снегу и даже вынуждены были возвращаться обратно. Они неслись на лыжах, словно на крыльях, и поэтому уже вскоре после восхода солнца покинули обитаемые места и молча, втроем, ринулись в лесные районы.
— Знаешь, Ализи, — сказал наконец Тони Пфлейдерер из Пенсберга, обращаясь к крестьянину-бедняку из Фишена в Алльгау, — просто не верится, что лыжи сослужили нам здесь еще раз такую приятную службу.
— Если бы только не эти облака! И если бы было повыше! — сказал начальник Ганс Миттельмайер из Мурнау.
Тони не понял ефрейтора:
— Как будто достаточно высоко! Намело, должно быть, не меньше чем на метр нового снега.
Ганс, посмеявшись над ним, пояснил:
— Не в снеге дело, местности надо бы быть повыше. Если не как на Цугшпице, то по крайней мере как в Крейцэке.
Они неслись вперед среди крон и запушенных верхушек молодых сосновых лесов, поднимавшихся справа и слева от них. Время от времени Ализи различал на развилинах ветвей провода и указывал на них Тони.
От безмолвия утра захватывало дыхание, тишина зачаровывала. Вдоль опушки леса высились снежные сугробы. На иглах сосен, на ветвях, напоминавших большие метлы, на широко раскинувшихся иглистых опахалах пуфами, валиками осел крепкий снег. По левую руку от себя они видели одинокие старые сосны, которые, как плакучие ивы, склонялись над молодой порослью.