Спорим, будешь моей
Шрифт:
– Ты охуенно пахнешь, – вырывается у меня.
Богданова отчаянно краснеет.
– Пусти…
– Чарушин, – горланит вездесущий тренер. – Чем вы, черт возьми, занимаетесь?! Мяч на другой половине поля!
И в этот момент Лиза реагирует быстрее меня.
– Я плохо себя чувствую, Яков Константинович, – выкрикивает она. Рукой свою цепочку у меня выдирает. И, разрывая наш напряженный зрительный контакт, идет к физруку. – Можно мне покинуть игру?
Кирилюк презрительно морщится.
– Иди в медпункт, если плохо.
– Спасибо.
Я
– Яков Константинович, я провожу Богданову.
Не смотрю в это мгновение на нее. Без того всполошенный взгляд ощущаю.
– Чарушин, мать… – едва сдерживает ругательства тренер. Раздраженно жует губы. – Что за неуемное рвение всех спасать? Твое место на поле! Улучшать показатели!
– Да что я там сейчас улучшу? Таскаюсь без толку. Плевая разминка была большей нагрузкой.
– Хохмишь? – ядовитый прищур Кирилюка призван, чтобы загнать любого зарвавшегося быка, как сам он нередко нас называет, в стойло. Только на мне вся эта шняга не работает. И он, безусловно, это понимает. – Иди! – рявкает разъяренно. – Вечером на два круга больше сделаешь!
– Есть, – сухо отзываюсь я.
Лиза, догоняя, что теперь я точно иду с ней, рвано вздыхает и резко разворачивается к двери. Ухмыляюсь и неторопливо шагаю следом. Со всей ответственностью оглядываю сзади. Неосознанно прохожу по губам языком и закусываю нижнюю, когда Кирилюк вновь окликает объект моей похоти, а она оборачивается и, конечно же, замечает столь откровенное разглядывание.
– Богданова, – орет тренер скрипучим басом. – Не научишься играть, зачет в этом семестре не получишь!
На ней угрозы бешеного старика работают по полной. Не только бледнеет, даже глаза увлажняются. Кивает, хотя козлу уже насрать на обратную связь. Сосредотачивается на поле и дает команду кому-то из Тохиных перейти в мою команду.
– Не реви. Натаскаю тебя за пару месяцев. Сдашь, – закидывая Лизе на плечи руку, всего лишь приободрить пытаюсь.
Но она, конечно же, сразу ее сбрасывает и, пихая меня в бок, максимально к стене щемится.
– Я сейчас серьезно. Не буду приставать.
Сам себе не верю. Но, блядь, я очень хочу, чтобы она повелась.
– Два-три раза в неделю, и я сделаю из тебя первоклассного игрока.
И снова ложь. Черт, с ней я действительно теряю совесть. Ну и похрен. Тихим сапом она со мной разве что к пятому курсу заговорит. А мне нужно сейчас.
– Ответишь что-то?
– Что ты хочешь услышать? – ощетинивается мадемуазель.
– Что угодно, – отбиваю я. – Ты же о чем-то думаешь.
– Нет, не думаю, – шумно выдыхает, глядя исключительно перед собой. – Ты… Я твои слова не воспринимаю. И вообще о тебе не думаю. Никогда. Я думаю… – взволнованно прерывается, – о своем.
Выставляя ладонь, заставляю Богданову резко тормознуть. Она сразу же назад дергается, но я тотчас выкидываю вторую руку. Шагая, толкаю ее, пока ладонями в стену не упираюсь.
– Если бы ты обо мне не думала, то и реакций бы этих не было.
– Не понимаю, о чем ты… – шепчет задушенно.
И смотрит при этом так, будто до смерти боится того, что я дальше скажу.
– Твое сердце колотится. Дыхание учащается. Тело дрожит. В глазах вспыхивает огонь. И… – тяну я с особым удовольствием, – прямо сейчас ты смотришь на мои губы.
Густые ресницы совершают какое-то выразительное движение, но отвести взгляд ей так и не удается. Застывает Дикарка в каком-то чувственном шоке. Пришпиливаю ее зрительно. Запоминаю, блядь. Жадно наматываю.
– Хочешь, чтобы я поцеловал тебя? – хрипло выдыхаю я. Осторожно и вместе тем решительно сокращаю расстояние между нашими лицами. – Дикарка?
Глава 7
Убегаю, потому как мне вдруг очень хочется узнать, что будет, если я не успею.
– Хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
Все, что я слышу. Все, на чем я фокусируюсь. Все, чем живу.
Меня затягивает в какой-то густой и вязкий дурман. Я забываю обо всех своих принципах и страхах. Я забываю, где нахожусь. Забываю, кто я такая… Я вдыхаю его запах. Ощущаю тепло и силу его тела. Вжимая ладони в шершавую и прохладную стену, позволяю всем остальным частям тела расслабиться. Я стремительно теряю равновесие, но не пытаюсь этому сопротивляться.
– Дикарка?
Это не звучит обидно. Но какие-то чувства определенно задевает. Разливается искрящимся теплом. Наполняет чужеродной энергией, которую мне никак не удается отвергнуть.
Пока где-то, в самом конце коридора, не хлопает дверь. Содрогаясь всем телом, толкаю Чарушина в грудь. Он, конечно же, особо позиции не смещает. Но этого хватает, чтобы нырнуть ему под руку и вырваться на свободу.
– Ты до самого медпункта в таком темпе нестись планируешь? – бьет по нервам насмешливый вопрос. Ему, к слову, чтобы поспевать за мной, напрягаться не приходится. Шагает шире и никак не дает оторваться. – Липовская будет шокирована твоими показателями. Пульс, давление, – перечисляет как будто лениво, – это не шутки. Тормозни, продышись.
И я торможу. Торможу, чтобы выпалить:
– Отстань, ясно? Сколько раз тебе еще сказать?! Отвали!
Чарушин продолжает кривовато ухмыляться. Только взгляд темнеет. Настолько, что у меня сбегает по коже озноб.
– Последнее – это твой максимум? Смотри, не «отстегнись». Дыши, давай.
– Иди ты… – шиплю я. – К черту!
– Это уже звучит как проклятье, – замечает он абсолютно спокойным тоном, в то время как я пыхчу, словно паровоз. – Но ты снова смотришь на мои…
– Нет! – в панике повышаю голос, только бы не дать ему закончить. – Пожалуйста, прекрати… Пожалуйста…