Спорные тайны. Часть 2
Шрифт:
Нам разум дал стальные руки – крылья,
А вместо сердца -- пламенный мотор.
Но нам никто не говорил, что музыку к маршу написал Юлий Хайт, а слова Павел Герман. Мы думали, что это народная песня. А оказалось, что вокруг нас живет множество таких же людей, которые стремятся к тому же светлому будущему. И есть такое же множество людей, которые стоят на пути в это светлое будущее. Они регулируют поступательное движение вперед, как капитаны корабля, которые следят за тем, чтобы балласт был на месте, обеспечивая остойчивость корабля, и весь груз был равномерно уложен в трюмах и на верхней палубе, не нарушая равновесия.
Что будет, если все вдруг ринутся в светлое будущее? Правильно. Если груз сдвинется к одному борту, то корабль перевернется. То есть всем в светлое будущее нельзя. Вернее, можно, но только осторожно и не семимильными шагами, как предлагали отцы пятилеток и семилеток.
И поэтому вся наша жизнь была полна радужных надежд и разочарований. Нам было нельзя то, что было можно всем. Зато на нас ставили эксперименты, изучали поведение и разрабатывали теории управления массами в условиях полного и окончательного построения социалистического общества и создания новой исторической общности - советский народ.
Куда это все делось? Улетело, потому что это были придумки тех, кто любой ценой хотел удержаться у власти, понимая, что следующее поколение советских людей не поверит в то, что черный хлеб с солью это есть наша национальная праздничная еда.
Как начинаешь читать сказки, так сразу слюной начинаешь захлебываться. В те времена, которые называют "дикими", народ наш был образован, веру имел и жил зажиточно для своего времени, плодясь для своего процветания. Вот ведь, думал о современности, а мыслями ушел в далекое прошлое.
– А как же с тайной исповеди, Василий?
– спросил я.
– Если человек напишет нам покаянное письмо, то мы же не должны сообщать государству об этом. Это нечестно. Время партсобраний и принародного психологического линчевания прошли. Хотя линчеватели остались и хотели бы снова вернуться в те же времена.
– Тайна исповеди - дело святое, - ответил юноша, - да ведь не каждый исповедовавшийся на путь истинный встанет. Тот, кто на истинный путь встанет, о том все узнают. Кто-то галерею художественную откроет и будет для народа, для его просвещения картины собирать, таланты народные поддерживать. Другой во славу Мельпомены отдаст капиталы свои, театры построит, киностудии. Третий - сиротские дома поставит и на свое содержание возьмет. Четвертый - странноприимные дома поставит, чтобы не было людей неприкаянных, бродяг, чтобы все при уходе были, и старики, и увечные люди, и люди, которые от рождения были блаженными. Кто-то займется мелкой благотворительностью по доходам своим, да вот только половина покаявшихся на путь истинный не встанет. В опасениях за судьбу свою придет за написанной бумагой. И мы отдадим ее ему, да только в руки она ему не дастся. Вырвется из рук и полетит птицей ввысь, роняя повсюду свои перья-листья, и станет тогда известно всему миру о том, кто этот человек и что не покаялся он, а все продолжает свои разбойные дела.
– Василий, ты сам-то веришь в то, что говоришь?
– усомнился я в его словах.
– А, давайте, Иван Николаевич, попробуем это сделать, тогда и будет видно, правдивы мои слова или это я по младости лет моих сказки старинные рассказываю, - улыбнулся Василий.
– Идите и скажите своему генералу, что вы беретесь убрать разукрашенные части тела у гостей и делегатов съезда, и что принимать будете у себя в кабинете вместе со мной.
– Ты хоть представляешь, в каком положении я буду выглядеть с твоим предложением?
– спросил я его.
– Иван Николаевич, мне кажется, что положение ваше будет более умным, чем у раскрашенных, - сказал мой ученик.
– Если они хотят быть такими на всю жизнь, то пусть так и ходят, может, это скоро вообще модой станет, и никто не будет их замечать.
Пацан прав. Древние еще говорили, что устами младенца глаголет истина. Я доел мороженое и пошел к генералу.
Дамоклов меч
Реакция генерала была ожидаемой.
– Ты что, охренел? Да ты представляешь, как к твоему предложению отнесется высшее руководство, потому что у некоторых тоже кое-что цветное, - чуть не ли не матом стал говорить мне генерал, подкрепляя свои слова жестами сжатым кулаком.
– Кто мне и тебе поверит, что уважаемые люди без юридически оформленных доказательств кем-то отмечены как казнокрады и взяточники и что ты можешь это убрать. Да это вообще нонсенс. Да и тебя с твоей нечистью давно пора гнать. Да я бы тебя давно уже сгноил где-нибудь, да только кто-то тебя поддерживает. Вот так, если хочешь на свою задницу приключений, то вот там стоит мой директор, иди и сам докладывай ему, он тоже за ухо держится.
Я подошел к группе людей, о которых пишут газеты. Они стояли группкой, прикрывая уши руками и о чем-то вполголоса переговариваясь.
Директор спецслужбы был "с улицы", как называют политических назначенцев. В тонкостях оперативной деятельности не разбирался, зато был человек, преданный вновь избранному лидеру. Кому он еще был предан, неизвестно и, честно говоря, я сомневаюсь, чтобы опытные работники доверяли ему и посвящали в замыслы тайных операций, которые замышляются или уже давно идут.
Тем не менее, этого человека из старших лейтенантов запаса произвели в действительные генерал-лейтенанты и наградили тремя или четырьмя орденами. За что? Не задавайте глупые вопросы. По случаю дня рождения или хорошего настроения, или для того, чтобы на груди что-то было.
Я кратко изложил ему суть дела и был понят с полуслова.
– Санкционирую, - сказал он и распорядился всех забинтованных участников совещания отправлять на их автотранспорте прямо в управление института, согласуясь по времени и очереди.
– Я - как капитан корабля - буду последним, - патетически произнес он.
Работа у нас закипела. Люди сидели по пять человек с каждой стороны стола для совещаний. Они были разделены стеклянными перегородками, которые мы принесли из кабинетов сотрудников. У каждого была стопка бумаги, ученическая ручка и зеркальце. Каждый сидел и писал о своем. Все бумаги начинались одинаково: "Генеральному прокурору Российской Федерации". А в одной кабинке сидел и сам Генеральный прокурор, и писал себе заявление от себя.
По мере написания признаний предательская окраска исчезала с ушей приехавших. Все бумаги я собирал и складывал в папку. Последним был директор. Он написал свое, посмотрелся в зеркальце и сказал:
– Вот и отличненько, а теперь все написанное давайте сюда.
– Так нельзя, - тихим голосом сказал Вася.
– Люди свою душу излили и сказали правду, чего они не делали никогда в жизни. Они поверили нам...
– И хорошо, что поверили, - сказал директор.
– А сейчас я буду смотреть, кому можно верить, а кому нельзя. Я что, по два раза должен отдавать приказания?
– прорычал генерал.
– Смотрите, - не предвещающим ничего хорошего голосом сказал Вася, - вся вина будет только на вас, - с этими словами он взял папку из моих рук и передал директору.