Споры об Апостольском символе
Шрифт:
Очевидно, нет серьезных оснований рассуждать о построении Константином языческих храмов в новой столице, если под ними хотят понимать здания, назначенные для языческо–религиозной практики. Вообще, по меньшей мере излишне ссылаться на эти факты, когда речь идет об отношении Константина к христианству и когда имеют в виду характеризовать его религиозную политику. Нужно помнить, что когда Зосима говорит о языческих храмах, то едва ли понимает подними храмы в точном смысле этого слова, так как он, прежде чем сказать о построении новой столицы, ясно заявляет о причинах и самом факте отвращения Константина от язычества; он, например, прямо порицает Константина за то, что он во время римских празднеств открыто показал свое пренебрежение к древней религии. [65]
65
Zosimi Historiae. Lib. II, 29.
Наконец, отнюдь не следует отвергать свидетельства Евсевия, который хотя и знает о существовании изображений языческих богов в Константинополе, однако же с полной решительностью ставит в заслугу Константину то, что он в новом городе не дал ни малейшего места для языческих культов. Вот слова Евсевия: «Воодушевляясь божественной мудростью, Константин признал справедливым очистить город, украшенный его именем, от всякого идолопоклонства, чтобы в нем нигде не поражали зрения ложные изображения богов, которые были чтимы в святилищах, но и самые жертвенники, обагренные кровью животных, — чтобы в нем не видно было ни жертвенных всесожжений, ни демонских праздников, ни каких–либо иных языческих обычаев». [66] Кроме Евсевия, и другие христианские писатели смотрели так же на основанный Константином город; так, Августин особенно выразительно замечает, [67] что город Константина был чужд языческих храмов и идолов.
66
Жизнь Константина, III, 48.
67
De civitate Dei, V, 21.
Таким образом, есть все права известия Зосимы о построении языческих храмов или совершенно отвергать, или же, по крайней мере, считать их подозрительными. Странное возражение Витерсгейма (S. 237), что, без сомнения, Зосима черпал свои сведения из современного Константину источника и что «почти немыслимо», чтобы этот источник мог присочинить факт, о котором «знали миллионы людей», это возражение легко может быть устранено указанием на противоположное свидетельство Евсевия и Исихия. Ведь и Евсевий не мог присочинить факт, не мог исказить факт, о котором знали миллионы людей.
Нужно заметить еще, что составленное при Феодосии Младшем сочинение «Notitia urbis Constantinopolitanae» не упоминает ни о каких языческих храмах, хотя с точностью исчисляет все существовавшие в Константинополе храмы. [68]
Между важнейшими источниками, служащими к ознакомлению с религиозной политикой Константина, возбудила особенный интерес надпись, открытая в марте 1733 г. в умбрийском городке Спеллоне и в том же столетии не раз опубликованная. Особенности орфографии и еще более самое ее содержание побуждали некоторых ученых считать надпись подозрительной (Муратори) или решительно фальсификацией. В новейшее время Моммзен подверг тщательному исследованию вопрос о подлинности надписи, и после этого исследования все сомнения рассеялись: надпись оказалась не поддельной, а подлинной.
68
После всего сказанного само собой теряет значение замечание Буркхардта (S. 360): «Без сомнения, с ведома Константина сенат даже в 331 г. восстанавливает обрушившийся храм Конкордии». При этом Буркхардт ссылается на издание надписей Грутера, в котором помещена одна надпись, касающаяся восстановления указанного храма. Но если читать надпись беспристрастно, то увидим, что в ней ничего не говорится ни о том, что Константин содействовал предприятию, ни о том, что он разрешал его. Видно одно то, что восстановление храма было во время Константина — и только.
Надпись начинается латинскими литерами Е. S. R., которая, по вероятной догадке Муратори, значит список священного рескрипта (Exemplum Sacri Rescripti); затем указываются имена Константина и его троих сыновей: «Император цезарь Флавий Константин Великий, победитель германцев, сарматов, готов, триумфатор, август, — и Флавий Константин, — и Флавий Юлий Констанций, — и Флавий Констанс». Так как в этом перечне сыновей Константина не упоминается сын его Крисп, казненный в 326 г., то, значит, надпись возникла не раньше 326 г. Самое позднее время, когда могла явиться та же надпись, по изысканию Моммзена, есть 333 г. Следовательно, она возникла между 326 и 333 гг.
Побуждением к изданию императорского рескрипта, список которого находится в надписи, служило следующее:
Две провинции, Тусция и Умбрия, будучи в административном отношении подчинены одному и тому же корректору, обязаны были, по древнему обычаю, в общей их митрополии — Болзене (Volsinii) ежегодно держать собрание,
Император Константин милостиво внял этой просьбе умбрийцев, прежде всего разрешив Спеллону именоваться Urbs flavia Constans. Подобного рода переименование городов в честь новой династии встречалось нередко и прежде; сам Константин дважды, по свидетельству Евсевия, [69] давал право некоторым городам принимать имя, сходное с именем императора, в награду за ревность к истреблению язычества.
Затем в надписи или рескрипте, списком с которого она служит, говорится, что император позволяет умбрийцам построить храм в честь его собственного рода Флавиев (aedem flaviae hoc est nostrae gentis, ut desideratis, perfici volumus), но с тем, чтобы храм, посвященный имени императорского дома, не был оскверняем гнусным суеверием (ne aedes nostro nomini dedicata cujusquam contagiosae superstitionis fraudibus polluatur). В этих словах надписи заключается если не единственный, то главный интерес рескрипта Константина.
69
Жизнь Константина, IV, 37–38.
Обычай посвящать храмы, устраивать при них культ и штат жрецов в честь императоров еще при их жизни или же по их смерти, действительно существовал, будучи перенесен с Востока на Запад, и вообще со времен Цезаря распространился в Римском государстве и нашел себе особенно благоприятный прием в провинциях. Идея, которая лежала в основе обычая и которая в нем находила разнообразное выражение, есть обоготворение человеческого существа; идея эта особенно оскорбляла религиозное чувство христиан, почему культ цезарей сделался для них предметом глубочайшего отвращения. [70]
70
lustin. Ар. I, 21; Theoph. ad Aut. 1,11; Tertull. Apol. 33–34; Ad Nat. I, 17.
Положение, занятое Константином в отношении к Церкви после 326 г., т. е. после Никейского собора, должно было обязывать его, если бы даже он и чувствовал расположение к указанному суеверному обычаю, возможно дальше держаться от этого культа, в особенности что касается его собственного лица. И действительно, Евсевий указывает на распоряжение Константина, которым запрещено было ставить изображение императора в языческих храмах, а с этим вместе не дозволялся и религиозный культ в его честь. [71] Это узаконение, изданное после победы Константина над Лицинием (324 г.), по времени происхождения недалеко отстояло от эпохи, когда возникла изучаемая надпись.
71
Жизнь Константина, IV, 16: «Запретил законом ставить изображения своего лица в языческих храмах, чтобы и самая живопись ни одним оттенком не осквернялась заблуждением отверженных».
Обращая внимание на образ выражений, находящихся в надписи, нельзя не заметить, что слово «храм» (templum), употребленное в просьбе умбрийцами, заменено в рескрипте, очевидно намеренно, другим словом — «здание» (aedes), которое встречается в надписи два раза и почти подряд. А с этим совершенно устраняется если не возможность, то необходимость представлять себе разрешаемую Константином постройку действительным храмом в языческом смысле, храмом, в котором должен был совершаться определенный культ. Ибо хотя слово «aedes» может считаться синонимом слова «templum», однако же первое выражение употребляется и для обозначения здания, не имеющего религиозного характера. Варрон говорит: «Не все священные здания (aedes) суть храмы». [72]
72
Varro (apud Gellium. IV, 7): non omnes aedes sacras templa esse. Cf.: Mommsen—Marquardi. Romische Staatsverwalt. 1 Aufl. Bd. III. S. 142, 259.