Спроси у Ясеня
Шрифт:
Для Белки это был удар. Наверно, в какой-то момент она действительно усомнилась во всех ранее выстроенных предположениях. В конце концов, устами младенца… Белка не нашлась с ответом — так промычала что-то неопределенное и замяла эту тему. А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью:
— Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать.
И мы пошли искать крабиков.
Неужели я надеялся всерьез неограниченно долго скрывать от Белки правду? Вряд ли. Скорее я просто не загадывал далеко. А в тот момент на отмену легенды приказа не было, да и, если честно, вся эта конспирация превратилась в увлекательную игру. Отчего же не поиграть? Тем более что и для Белки страдания по этому поводу давно кончились. Игра для двоих — необычная, романтическая, сексуальная… Да-да! За четыре месяца
А ей действительно было не до того.
Масштабы происшедшего мы осознавали постепенно. Наверно, только Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все и сразу, успевал отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать руководства к действию. Верба еще в Шереметьеве впала в транс, а в самолете в лучших своих традициях заснула.
Я же, избегая до поры разговоров с Белкой, всю дорогу проболтал с Тополем. И нарочито по-английски, чтобы Белка лишний раз усомнилась: а Разгонов ли это? Может, все-таки Малин? Она не однажды профланировала мимо меня с Андрюшкой, то просившимся в туалет, то рвущимся посмотреть, где сидят пилоты, — ему и это разрешили.
В Нассау последовал приказ: от трапа до вертолета бегом. Я даже спросил Тополя:
— Петляющим шагом?
— Нет, — ответил он серьезно, — и прикрывать отступление огнем тоже не надо. Просто маленькая неувязка с местными властями. Дедушка им чего-то недоплатил. Потом урегулируем.
В общем, никакого Нассау мы, конечно, не видели, да и нассау я на него, в конце-то концов, а вот переодеться не успели — это хуже. Духотища там была, набились все, как сельди в бочке. Так и вывалились на жаркий багамский пляж в своих бушлатах и свитерах навстречу босоногому Шакгивенанде в легкой тунике (или все-таки тоге?). Дубленку Белка перекинула через руку, Андрюшку раздела, конечно, иначе бы он всех съел, и Тополь свою курточку за спиной держал. А мы, три бойца в камуфляже, что могли снять?
Тополь бросил куртку на песок, выдернул из-за пояса «стечкин», тихо сказал «ура» и шарахнул в небо. Я, Леха и Верба сразу его поддержали из автоматов. И, что интересно Белка — тоже. Я еще не знал тогда, откуда у нее пистолет — на таких подробностях мы с Тополем не останавливались. А может, и он не знал. И тут вдруг Верба упала на песок и давай поливать короткими очередями в сторону горизонта. На патрульном катере даже сирена взвыла, а с ближайшей вышки часовой замахал флажком. Но Тополь сразу понял, что эта обычная истерика, и всем переполем шившимся неграм дал отбой.
Не такой уж большой рожок оказался у автомата «узи» и, когда стрельба смолкла, гуру заиграл на баяне с новым энтузиазмом и исполнил еще один куплет:
Но когда по домам
Вы отсюда пойдете,
Как же к вашим сердцам подберу я ключи?
Чтобы песней своей помогать вам в работе,
Дорогие мои москвичи!
ПЕРЕВОРОТ ПО-МОСКОВСКИ
Я сидел под банановым деревом, как вполне справедливо называл Андрюшка этот мощный травянистый стебель, и смотрел на солнце, которое спокойно, не драматизируя, без паники, падало в море. Тополь, подкрепляя свою репутацию человека-машины, торчал третий час на командном пункте — бегал от компьютера к факсу, а от факса к радиостанции. Верба пошла прошвырнуться по периметру наших владений, и Лешка, памятуя о состоянии «патронессы», а также о скором наступлении темноты, взялся ее сопровождать. Белка в доме укладывала Андрюшку, уставшего безумно, но и возбужденного сверх всякой меры, а потому не слишком охотно засыпающего.
Я сидел под бананом в гордом одиночестве и вспоминал давешний разговор с Тополем.
— Ну, и что же все-таки случилось в Москве? Как нам удалось выпутаться?
— А ты думаешь, это интересно?
— Нет, я серьезно, дружище. Все эти путчи, бунты, дворцовые перевороты — такая скучища! Почему-то принято считать, что за августом девяносто первого или октябрем девяносто третьего скрываются какие-то страшные тайны — прозрения Нострадамуса и протоколы сионских мудрецов, а на самом-то деле все предельно просто: когда очень много наворуют, обязательно садятся делить бабки, а тихо, мирно, интеллигентно поделить у нас все никак не научатся. Вот ты же писатель. Мечтаешь, наверно писать для народа. А знаешь, чего народ жаждет в литературе? Не знаешь. А мне тут случайно один издатель рассказал. Между прочим, из самой крупной в Москве фирмы по производству чтива. Сегодняшний читатель в неумеренных количествах пожирает русский детектив.
— Понятно, — сказал я. — Про шпионов, про мафию, про покушения на президента.
— Ничего тебе не понятно, — возразил Тополь. — Политика всем уже надоела, читатель теперь любит бытовуху. Ну, к примеру, семилетний мальчик Ваня украл у дяди Пети порнокассету, а дядя Петя возьми да и замочи его. Однако у мальчика Вани друг — местный авторитет Вова. Вова мочит дядю Петю и влюбляется в его жену тетю Машу, но тетя Маша не может ответить взаимностью, потому что она лесбиянка. Тогда Вова попадает на зону и становится там с горя «петухом», а тетя Маша, оставшись совсем одна, от тоски вешается. Во, брат, что писать надо, а ты все политикой интересуешься.
Я терпеливо выслушал этот долгий пассаж и сказал:
— А все-таки…
— У Платана работает Гаврик — Федя Гаврилов с мехмата, лучший хакер в Москве, может быть, видел?
— Нет, ни разу.
— Ну так вот. Платан подключил его к расследованию, и Гаврик взломал не ломаемую в принципе тройную защиту на «винте» главного компьютера Кузьмина. Платан сам дока в компьютерах, но и он не понял, как это вообще возможно. Вся информация должна была «сгореть» от такого вторжения, но Гаврик скинул ее на дискету. Там много чего было, в этих секретных файлах. Однако меня в первую очередь заинтересовал один — с системой паролей и кодом персональной ячейки в «Менатепе». Профессионалы такие вещи держат только в голове, но Патлатый, наверно, беспамятным был или психотропных уколов боялся пуще хакеров. В общем, я сразу еду в «Менатеп». И попадаю, конечно не в тот филиал. Пилю через всю Москву в нужное хранилище, разумеется, всюду пробки, никакая мигалка не помогает, а уже тридцатое декабря, то есть это сегодня утром было, и утро, вообще говоря, кончается. В час дня мне заявляют в «Менатепе», что у них обед. Я показываю «корочки» ФСБ, и тогда выясняется, что все равно не хватает одной цифири. Некогда разбираться, почему, но требуется личный код Скобякова. Платан отказывается называть его по телефону, даже по сотовому, и приезжает сам. Я плохо понимаю, чего ради такая запредельная, конспирация, но не спорю, и мы теряем еще полчаса.
Кедр каждые пятнадцать минут выдает мне на пейджер безумные шифровки все более тревожного содержания. И когда приезжает Платан, любые меры предосторожности уже не кажутся чрезмерными, потому что зам управляющего банком «Менатеп» вежливо сообщает нам что доступ к соответствующей ячейке закрыт вплоть до особого распоряжения господина Барсукова. Звоним мы, конечно, не Барсукову. Я звоню в Администрацию президента, и там очень мило удивляются: «Ах, это вы, Леонид Андреевич? А господин Григорьев доложил нам, что кто-то из службы безопасности Кузьмина потребовал доступа к его персональной ячейке».
Конфликт, таким образом, урегулирован, но, прежде чем спускаться в бункер, я вызываю бэтээр и группу Еремеева. С самого утра у меня на хвосте висели григорьевские контрразведчики, но теперь на это нельзя просто так плюнуть. Мы с Платаном уже внизу, когда приходит новая тревожная информация — от Клена с Лубянки: приведены в боевую готовность практически все части Московского гарнизона, дивизия Дзержинского, спецвойска службы Коржакова, легендарная «Альфа» и даже особое подразделение ГРУ. Это называется — большой шухер. Я тут же даю команду Кедру брать охрану и уматывать со Старой площади куда-нибудь на дачу. Хватит нам Клена на Лубянке. Конечно, мы еще больше заинтригованы содержимым ячейки. И содержимое, сам понимаешь, не обмануло ожиданий.