Спроси у Ясеня
Шрифт:
Стихотворение оказалось ужасно длинным и тоскливым. Были там, например, такие милые строчки:
Мы живем на планете шизоидов,
Параноики правят кретинами.
За дрова заплатив чистым золотом,
Мы дома свои топим картинами.
Или такие:
И все те же дымы над полями,
И проклятый песок на зубах.
И сорим мы свинцом и рублями,
И танцуем опять на гробах…
— По-моему, ты стал хуже писать стихи, — заметила я, помолчав. — Извини, конечно.
— А ты не извиняйся. Я теперь много чего хуже стал делать. Машину водить, например. — Он нарочно и очень резко вильнул рулем на ровном месте. — Трахаться стал
— Что ты несешь?! — перебила я его, посмотрела пристально и вдруг поняла. — Остановись. Останови машину!
Господи! Он же в полуистерическом состоянии: туповатый разговор о «Патроле» и «Террано», все эти шуточки, да и стихотворение, не столько нескладное, сколько надрывное какое-то, лоскутное, дерганое… Как же я сразу не почувствовала? Слишком была занята собой?
Он съехал с дороги, едва не завалив машину на бок, вышел и сел в своем белом плаще на мокрую после недавнего дождя и, конечно, грязную придорожную траву.
— Что-нибудь случилось? — задала я риторический вопрос.
Он выкурил целую сигарету, прежде чем ответил:
— Я снова убил человека.
— Кого? — спросила я, даже не вздрогнув.
— Курдюмова.
— Почему Курдюмова?
— Я расскажу. Просто раньше было нельзя. Все было строго конфиденциально. Дедушка не велел даже тебе говорить. И правильно. Я бы тогда не смог… Ладно. Поехали.
— Поехали. Только за руль я сяду. И возражения не принимаются.
Курдюмов, один из незаметных, но могучих хозяев расформированного Секретариата ЦК, готовил смену власти. Сентябрь, а может быть, октябрь должен был стать покруче августа. Страшно теперь представить, какие силы могли подключиться к контрперевороту в момент эйфории, расслабухи и форменного бардака в стане победившей демократии. Бакатина в КГБ любили примерно так, как Ленина в православной церкви, а бывшие партчиновники еще нежнее любили Ельцина. Может, чуточку лучше обстояло дело у маршала Шапошникова с армией, но и там все оказывалось непросто. А Курдюмов был человек тихий, серенький, неприметный, но известный в определенных кругах и свой до мозга костей. Поддержка негласная, но жесткая была ему обеспечена, ну а шумную и яркую фигуру для кремлевского кабинета и трибуны во Дворце съездов найти было проще пареной репы.
Сигнал пришел вовремя, и московские горячие головы рвались бросить на Старую площадь батальон спецназа. ВДВ. «Тогда уж лучше ракетно-бомбовый удар! — посмеялся кто-то. — Жертв точно меньше будет». Подумали еще раз, взгрустнули. Дедушка просчитал у себя в Колорадо всю ситуацию и сообщил через Малина: оптимальным является физическое устранение главной персоны. И чем быстрее, тем лучше. Если не позднее двух суток, планы заговорщиков развалятся напрочь.
Один из лучших профессиональных убийц в стране, полковник ГРУ Константинов ответил на это с военной прямотой: «Лично я лучше пойду убирать Саддама Хусейна». Международные эксперты подтвердили такую оценку.
Москва — город специфический, тут вам не Рим: из базуки по машинам особо не постреляешь. (Господи! Кто из них тогда мог подумать, что в девяносто пятом среди бела дня шарахнут из гранатомета по американскому посольству и этого народного умельца даже не станут толком искать?) А убирать Курдюмова с ближней дистанции не позволит лучшая в мире охрана, пожалуй, действительно лучшая на тот момент. Вот тогда Дедушка и предложил: пойдет лично Малин. С целью переговоров. В КГБ абсолютно все знали: Малин никогда не убивает. А значит, и в аппарате ЦК знали. За Малина поручится, к примеру, лично
— Ты думал о том, что будет, если откажешься? — спросила я.
— Конечно. Я много о чем думал в тот долгий-долгий час в «Белом доме» на Краснопресненской набережной. Если бы я отказался, кто-нибудь из новоявленных демократов от КГБ (они почему-то хуже всех соображали) убил бы меня, а Дедушка убил бы их вместе со всем российским руководством, вместе с Ельциным; верные российскому президенту войска решили бы, что это Курдюмов, и, очевидно, все-таки долбанули бы ракетно-бомбовым ударом по центру Москвы, оставшиеся люди Курдюмова решили бы, что это Горбачев, и на всякий случай убрали бы и его тоже. В общем, к Новому году в России не осталось ни одного серьезного политика, кроме Тополя, а поскоольку Тополь — еврей, его убили бы арабы, русский народ поддержал бы это доброе начинание, и в итоге Россия вошла бы в состав великого Ирака, ведомого вождем всех мусульман Хусейном… Но это сейчас я так весело рассказываю, а тогда не до смеха было. Главное, что в случае моего согласия могло бы получиться всё то же самое: охранники Курдюмова убивают меня, Дедушка убивает их, так далее, смотри выше.
Ясень помолчал.
— Шея у него очень легко сломалась. И оставили нас один на один. Но самое противное не это. Самое противное было, когда начальник его охраны пожал мою мужественную руку и, глядя преданными собачьими глазами мне в лицо, как новому хозяину, сказал: «Знаете, наверно, я всю жизнь мечтал убить его. Только сам не догадывался об этом. Точнее, сам себе боялся признаться. Боялся». Они хотели встретить меня как героя, но я вызвал и Платана, тот подкатил на моем «Патроне», и мы просто рванули домой жрать коньяк. В тот день мне не хотелось больше жить и работать в этой стране. Вот видишь, и я теперь стал говорить не «в России», а «в этой стране».
— А сейчас? — спросила я. — Ты хочешь работать в России?
Ясень задумался.
— Сейчас? — Сергей помолчал. — Анекдот про человека в ОВИРе: «Слушайте, вы наконец решите, в какую страну вас оформлять? Вот вам глобус — выбирайте!» Помнишь, что он ответил после долгих поисков?
— Помню, — сказала я. — «Простите, а у вас нет другого глобуса?»
* * *Я решила начать как бы с конца. Нормальный ход для нормального сыщика. Бразилиа, столица Бразилии. Город-шедевр, произведение архитектурного гения двадцатого века.
Город, где убили Чистяковых.
Я уговорила Сергея поехать со мною вместе. Ему — для разрядки, мне — для поддержки. И действительно, мы неплохо отдохнули. Однако от полученной под занавес информации стало нехорошо. Один из убийц скончался в тюрьме в том же восемьдесят третьем при невыясненных обстоятельствах, а другой был жив до сих пор, но содержался в психушке. Он был абсолютно невменяем с тех пор, как местные бандиты порешили всю его семью. Бразилии тоже разборки бывают лихие. И все-таки я встретилась с сумасшедшим Педро. Зачем? Чем шизоиднее информация, тем больше шансов на успех. Чокнутый мексиканец лопотал целыми днями полную абракадабру, но я не поленилась записать ее и, внимательно прослушав, вычленила несколько навязчиво повторявшихся фраз. Одна из них была такая: iltaliano es la cagada! (Итальянец — говно!) Какой итальянец, почему итальянец? Местная полиция не знала ни бандита с такой кличкой, ни хоть отчасти связанных с Педро граждан Италии.