Спроси у Ясеня
Шрифт:
Германия дает ему политическое убежище. Он, уже знающий к тому времени немецкий язык, легко находит работу в Гамбургском университете и вскоре женится. На турчанке. Потом его пытается вербовать немецкая разведка БНД, но Анжей мечтает заниматься наукой и только наукой. В Гамбурге удостаивается степени магистра, после чего разводится и уезжает в Штаты. Там женится на китаянке, работает в фирме «IBM», получает медицинское образование и степень доктора философии. К этому времени он знает уже пятнадцать языков, среди них китайский и хинди, и всерьез увлекается лингвистикой. Изобретает суперэкспресс-метод изучения языков, но с удивлением обнаруживает, что никто, кроме него самого, этим методом
А потом происходит, наверно, самое главное в его жизни. Он случайно натыкается где-то на знаменитый рассказ Артура Кларка «Девять миллиардов имен Бога». И почему он не читал его раньше? Ведь даже на русском рассказ печатался много раз.
Я тоже не читала Кларка, и Сергей вкратце пересказал мне суть. Предание тибетских монахов, которые по древней формуле веками пишут все новые и новые имена Бога, гласит, что настанет конец мира, когда последнее девятимиллиардное имя будет написано. Современный ученый-компьютерщик решает ускорить этот процесс. За какой-нибудь месяц принтер распечатывает все девять миллиардов имен. Монахи в ужасе. Но ничего не происходит. Ученый посмеивается над предрассудками диких тибетцев и уезжает из монастыря. И вот когда уже ночью он вместе с проводником спускается с гор в долину, в небе над ними одна за другой гаснут звезды.
Красивый рассказ. Но Анжею было не до красоты.
В дотошности своей он уточняет: Кларк ничего не придумал. Есть такое предание. Анжей находит формулу и составляет программу. Анжей играет до конца роль ученого из фантастического рассказа. Светопреставления не случается. Легкое разочарование сменяется бурной радостью. Теперь он кем-то проклят, кем-то возвеличен, но главное, понимает, точнее — чувствует, это снисходит как озарение: теперь он может, он имеет право учить. Он стал Учителем, Сенсеем, Гуру. Давняя любовь именно к индийской философии и заставила его остановиться на слове «гуру» и имени, начинающемся с титула (звания, сана, как там по-ихнему) «свами». Надо заметить, с русскими он любит перекинуться дежурной шуткой: «Сегодня с вами на манеже свами Шактивенанда!» Остальные «свами» за эту шутку очень его не любят. Но Анжею, естественно, наплевать.
А особенно наплевать ему стало, когда он познакомилея с Базотти, Балашем и Спрингером. Базотти сам его нашел, листая желтую прессу. Клюнуло старику в семьдесят втором, что пора о здоровье подумать, а традиционная медицина уже не помогала. Анжей помог и сделался посвященным в дела Дедушки. А это означало неограниченное богатство и неограниченные возможности для работы.
С семьдесят пятого года свами Ковальский-нанда (так он тоже себя иногда называет) практически безвылазно живет в Непале, не потому, что места святые, а потому, что нравится ему там и для здоровья горный воздух полезнее. Раз в год он обязательно ездит в Краков — поклониться родине. И иногда, очень редко, заезжает к Дедушке во Флориду.
— Вот и все про этого чудака, — закончил Ясень свой веселый рассказ.
Наш самолет заходил на посадку во Внуково. Мы еще не знали, что Тополь накануне вылетел в Тбилиси, из последних сил пытаясь предотвратить готовящуюся там бойню. Почему он не вызвал Малина срочно, по спецканалам? Ведь мы провели в Непале почти неделю. Наверно, боялся, что наломаем дров, особенно я со своим «карабахским
— Никуда не дергайся, будь в Москве. Это очень важно. Судьба перестройки решается каждый день. Но сегодня особенно. Ты, Ясень, можешь понадобиться Горбачеву. Все. Конец связи.
В тот раз Ясень не понадобился Горбачеву. Мы просто сидели перед телевизором и смотрели репортаж из Грузии по самому лживому в мире телевизионному каналу. Правду довелось узнать позже.
А когда прилетели во Внуково, еще только начиналось восьмое апреля. Небо тихо расцветало над зданием аэропорта и дальними елочками, лайнеры на летном поле были все чистенькие, умытые, розовые под лучами утренней зари, и в прохладном воздухе стоял пьянящий, ни с чем не сравнимый запах хорошей, доброй московской весны.
Глава седьмая
Это было тридцатого апреля восемьдесят девятого года. Я запомнила дату. Мы сидели с Тополем на Варшавке и я сказала:
— Слушай, давай, как весь советский народ, устроим себе нормальный сокращенный день. Все равно лично я уже ничего не соображаю, голова пухнет, а погода — смотри какая!
Он подбросил меня до дома на черной «Волге» с мигалкой, красавица Астра встретила у дверей, виляя хвостом с неумеренным для двухлетней собаки восторгом, и я почему-то, как никогда, обрадовалась, увидев свою верную подругу. Такой уж был день необычный. Словно кто-то там наверху нес очень полный кувшин со счастьем и неосторожно расплескал его на моем пути.
Я открыла все окна и занялась предпраздничной уборкой не по обязанности, а в охотку, напевая себе под нос песенки, любуясь протертыми от пыли полками, чистым линолеумом на кухне и прозрачными до полной невидимости стеклами.
Сергей тоже пришел не поздно. Он мотался весь день между Старой площадью и Лубянкой, но и там уже начали готовиться к празднику. Обычно из ЦК Ясень приходил понурый, буквально раздавленный бюрократизмом и чудовищным непониманием. Он все никак не мог привыкнуть к тому, что между людьми вообще возможна такая пропасть. Настоящая бездна разделяла наш авантюрно-демократический романтизм и гниющее болото партийного аппарата, создававшегося десятилетиями деспотии и маразма.
В тот день Сергей пришел непривычно веселым.
— Тебя что, избрали Генсеком? — спросила я.
— Ага, — откликнулся он. — С параллельным исполнением обязанностей председателя КГБ, а Горбачева и Крючкова — на пенсию.
— Ну, ты уж тогда и всех остальных гони.
— Обязательно, — пообещал он. — Знаешь, на самом деле я нашел там человека, с которым можно говорить. В аппарате ЦК. Это невероятная удача. Ну ладно, все! О работе больше ни слова. Завтра мы едем в лес жарить шашлыки и пить сухое вино. А сегодня… Смотри, что мне привез из Англии Шишкин.
— Шишкин — это кто? — Я действительно не могла вспомнить.
— Шишкин — это майор из Четвертого главка. Ну, такой озабоченный, помнишь? Он даже у своих шпионов на допросах всегда норовит выведать что-нибудь новенькое о сексе. Но дело-то не в Шишкине. Ты смотри! Это самый последний писк в лондонском Сохо и «розовом квартале» Амстердама — «резиновые друзья» с древовидной поверхностью. Сегодня ночью ты узнаешь, что такое могучий ствол настоящего Ясеня!
— Сережка, ты такой дурак!
Я переняла любимое выражение его сестры Катюхи, и Сергею очень нравилось, когда я так говорила. У нас эта реплика служила сигналом к началу всяких взаимных нежностей. Его ответ последовал незамедлительно. К чему нам было ждать ночи? Но в какой-то момент я вырвалась из его объятий и шепнула: